Приметы весны
Шрифт:
— Не слишком ли рано выдвигать в депутаты? — возразил Коваль.
Сигов задумался, взвешивая все «за» и «против». Немного горяч, нуждается в присмотре. Ну что же, впереди еще много времени. Что касается остального, то кандидатура вполне подходящая: молод, честен, энергичен, хорошо работает, учится. Нашел в себе силу уйти из табора, — это определенно революционный шаг в его жизни.
Он высказал свои соображения и предложил членам бюро подумать над этим. Затем обратился к Гнатюку:
— Я еще посоветуюсь в горкоме партии. Думаю, что коммунисты поддержат кандидатуру, если комсомольцы выдвинут Сокирку. Теперь я хочу сказать о происшествии. Я согласен с тем, что здесь говорилось о работе среди молодежи, и со
Сигов снял очки, точно они ему мешали, и, близоруко оглядев присутствующих, продолжал:
— Попробуем поглубже, с политических позиций разобраться в том, что у нас произошло… Работает у нас на заводе цыган. Хороший рабочий, активный общественник. К нему иногда приходят его земляки.
— Неподходящее слово, — заметил Коломиец. — Земляки — это уроженцы одной местности. А какие же у цыган земляки?..
Сигов нетерпеливо остановил его.
— Не знаю, я не об этом сейчас… И вот приходят к нему цыгане: Ромка и другие. Пришли — и ушли. А мы, оказывается, ни при чем. Кто эти люди, зачем пришли, какое влияние оказали на нашего рабочего, с какими мыслями ушли от нас, что думают, что будут делать дальше?
— Может быть, массовую работу в цыганском таборе проводить? — с усмешкой отозвался Коваль. — И на своем заводе с трудом управляемся.
— Вот готовят на бюро горкома отчет о массово-политической работе, всыпят нам, — поддержал его Коломиец.
Сигов спокойно выслушал реплики, потом продолжал:
— В цыганский табор я не собираюсь отправлять ни тебя, товарищ Коваль, ни тебя, товарищ Коломиец. А подумать нам есть о чем. В горкоме с меня не спросят за цыганский табор. Федору Кузьмичу тоже вроде нет дела до этого, — у него завод, план, себестоимость… При чем тут цыгане? И вообще, скажу, какая тут проблема? Бродят цыгане по свету — ну и пусть себе бродят! Сколько их там, чтобы специально заниматься ими!
— Кстати, сколько их? — спросил Коломиец.
— Сейчас знаю, поинтересовался, а раньше не знал. Во всем мире два миллиона цыган. А в нашей стране их, примерно, тысяч шестьдесят. А может, и больше, кто их посчитает! Никакого заметного влияния ни на экономику нашей страны, ни на ее политическое развитие они оказать не могут… Я стал над этим думать, чтобы уразуметь, как же нам быть с Ромкой и с другими, что приходят к Сокирке. А отношение у нас вот какое…
— В комсомол принять, — попробовал пошутить Гнатюк.
— В милицию отправить — вот тебе и все отношение, — сказал Коломиец.
— Не спешите, товарищи, дайте досказать. Ясно, что цыганами, что кочуют по нашей советской земле, надо заниматься. Их нужно принять в нашу семью.
— А они упираются, не идут, — сказал Коваль.
Сигов укоризненно взглянул на него.
— Этот вопрос поглубже, чем тебе кажется. Кто должен отвечать за эти шестьдесят тысяч, кто усадит их на землю, кто переселит их из грязных шатров в светлые дома, кто приобщит их к социализму? Или ты думаешь, что Центральный Комитет пошлет в каждый табор своего инструктора, а тот развернет там агитацию? Нет, товарищи. Мы, мы должны это делать. Все мы, все, кому встретился на пути цыганский табор. И кто Ромку встретил. Все равно, где он прописан и состоит он на учете в нашем завкоме профсоюза или нет. К нам в поселок попал, в нашем общежитии оказался, — значит, под наше влияние должен попасть. Это первое. А теперь я хочу спросить товарища Гнатюка: ты подумал, почему цыган, которого все зовут Вислоухим, наговорил на Сокирку, какой интерес был цыгану клеветать на цыгана? А? Как, по-твоему?
Гнатюк пожал плечами.
— Кто его знает, Иван Петрович? Не думал.
— А фамилию Вислоухого ты не знаешь?
— Нет.
— Чурило. Не слышал?
— Слыхал что-то.
— Старшина табора это. А Вислоухий — сын его. И, может быть, специально он наговаривает на
— Правильно, по-моему, — согласился Гнатюк.
— А Вислоухий не один. С ним цыганка еще ходит. Гадает она на базаре. И ты послушал бы, что она гадает. Одной женщине говорит, что выпала ей дальняя дорога, ждет ее в конце счастье и что надо бросать работу и ехать. Другой говорит, что ее может разлучить с мужем казенный дом… Семерки там, короли… В общем такой получается, что следить надо за мужем, по вечерам никуда не отпускать… Женщина вздохнула: «На заседания ходит». — «Ну вот, видишь», — говорит цыганка… А третья гадала на какого-то трефового короля. Получается, что он должен стать военным, что изменит он любимой, если уедет. И обратной дороги ему нет.
— Смотри, скоро сам гадать научишься, — рассмеялся Коваль. — Втянешься в базарные дела.
— Ты, конечно, на базар не пойдешь. Куда там! Разве можно ответственному работнику на базар ходить!
— Там спекулянты, — отозвался Коломиец.
— Спекулянтов там действительно немало. Но, кроме спекулянтов, там рабочие, их жены, дети… Тысячи людей собираются там. Наши враги ведут там работу. А мы считаем, что неудобно нам потолкаться в толпе, послушать, о чем говорят, вставить свое слово в разговор… Вот оно как дело получается, дорогие товарищи…
Заседание парткома закончилось поздно. После того как все разошлись, Сигов задержался еще в кабинете, чтобы просмотреть почту. Когда он вошел в приемную, управделами сказала ему:
— Вас тут посетитель ждет.
— Пусть заходит.
Управделами развела руками.
— Говорила ему — не хочет заходить. Давно уже ждет вас в коридоре, часа полтора.
Сигов недоумевал: кто бы это мог быть? Не иначе, как какое-нибудь семейное дело. Женщина, наверное; стесняется зайти.
Лампочка тускло освещала коридор, и Сигов не сразу узнал странного посетителя.
— Вот, долг принес, сто рублей, — сказал тот, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— А, это вы, товарищ Дударов! — обрадовался Сигов. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ секретарь. — Ромка замялся. — Так вот долг вам.
Сигов взял из его рук несколько смятых бумажек.
— Хорошо, хорошо. Давайте. Долг, как говорят, платежом красен. Как дела там у вас?
Но Ромка, словно не расслышав вопроса, продолжал свое, то, что подготовился сказать:
— Рубашку ту, значит, вышитую, и отправил с сестрой в общежитие. Отдал, значит… Так что тридцатку надо у Федора взять… А тужурку… нет тужурки. Пропил, значит…
И, помедлив, добавил:
— Вот так, значит… Ну, я пошел.
Сигов взглянул на часы:
— Поздно уже, около двенадцати, куда же вы пойдете? Табор далеко остановился?
— Та нет. Тут километра три всего.
Сигов подумал: в общежитие отправить? Плохо ребята встретят. Отпускать тоже нехорошо, поговорить бы надо.
— Знаете что, товарищ Дударов, — сказал он решительно, — куда на ночь глядя идти? Пошли ночевать ко мне.
Проснувшись, Ромка с удивлением обнаружил под собою не охапку сена, а податливые пружины дивана. Одним взглядом охватил он комнату. В углу — аккуратно застланная кровать, на ней спал хозяин. «Когда же это он успел встать и убрать, а я и не слышал?» — подумал Ромка. Рядом с кроватью — небольшой письменный стол; на нем груда книг с одной стороны и папка тетрадей — с другой. Половину стенки занимала книжная полка, почти достигавшая потолка. В другом углу — шифоньер. Увидев торчащий в дверцах ключ, Ромка улыбнулся. «Хитрый какой! — подумал он. — Ну, и у нас тоже башка. Думает, как в „Путевке в жизнь“, на психику действовать. Нас на такое не купишь. Ждет, что я в шкаф полезу, а сам из другой комнаты в щелочку подглядывает».