Приметы весны
Шрифт:
— Может быть, вы и правы, — колебался Коломиец, — но все-таки неудобно.
— Прошу вас даже не думать об этом. Поверьте, я достаточно пожил, чтобы не гнаться за славой и понимать, что интересы завода выше личных интересов — ваших или моих.
Когда прибыл гонорар за статью, Коломиец пригласил к себе Гусева и хотел отдать ему полученные двести пятьдесят рублей. Гусев категорически отказался взять деньги.
— Вы обижаете меня, Федор Кузьмич. Я достаточно много зарабатываю.
— Я, слава богу, тоже не нуждаюсь.
Спорили
— Будем считать деньги ничейными. Купим два подарка для наших жен.
— Согласен.
— Надеюсь, вас не обидит, Федор Кузьмич, если я оговорю одно условие.
— Прошу вас.
— Подарок вашей жене вручаю я, подарок моей жене — вы… При случае, конечно. Я не заставлю вас отрываться от дел ради такого пустяка.
— Нет, почему же, это даже интересно. Я согласен.
С тех пор Гусев стал писать все статьи для газет и журналов, которые заказывались Коломийцу.
Гусев стал бывать в доме Коломийца. А Федор Кузьмич то и дело приходил с подарками к Вере Павловне.
Здесь он встретился с Шурочкой.
Второго мая Вера Павловна позвонила Коломийцу домой. Домработница ответила, что он в заводоуправлении. В выходной день секретарша не работала, и Коломиец сам откликнулся на телефонный звонок.
— Здравствуйте, Федор Кузьмич, — услышал он голос Веры Павловны. — Вы свободны? — И торопливо, чтобы предупредить отрицательный ответ, она промолвила: — Сегодня ж воскресенье, праздник. Неужели и праздник надо жертвовать делам?
— Нет, зачем же? — вежливо проговорил Коломиец. «Она чересчур назойлива», — подумал он.
На другом конце телефонного провода почувствовали холодок, как инеем покрывший вежливый ответ Коломийца. Вера Павловна заговорила совсем другим тоном, уже не заискивающим, а доверенным, твердым тоном сообщника:
— Приходите, Федор Кузьмич. Мы одни… Да, да, во множественном числе. Я и дама, которая вас давно интересует.
«Коваль!» — сразу же подумал Коломиец. Как-то раз, когда они заговорили о женщинах, он сказал Вере Павловне, что находит жену Коваля самой привлекательной женщиной из всех, кого когда-либо видел, и что ради такой женщины можно пойти на все.
— Никогда не думала, что партийный человек может так понимать женщин и так говорить о них, — заметила Вера Павловна.
— Коммунисты такие же люди, как и все, — ответил Коломиец. — Я видел ее всего несколько раз… Она мне очень нравится…
…— Не угадываете? — верещало в телефонной трубке. — Приходите, я не обману ваших ожиданий.
Было неловко спросить, о ком идет речь. Надо было отказаться от приглашения или идти, не расспрашивая. Идти к Вере Павловне не хотелось. Но, может, быть, там действительно жена Коваля? Коломиец взглянул на груду бумаг, по которым прыгали зайчики веселого майского солнца, и решительно проговорил:
— Хорошо, сейчас приду.
Чувство неловкости оставило Коломийца, как только он вошел
— А я думала, что вы страшный.
— Почему же?
— Вы же директор!
— Ну так что, что директор? Я такой же человек, как и все.
Шурочка на миг задумалась.
— Я вижу… А раньше мне казалось иначе, вас все боятся.
— И Коваль боится?
Шурочка нахмурилась, но тут же прогнала тучку.
— Угу, — сказала она шаловливо.
— Никогда бы не подумал. Он у вас такой свирепый, непокорный, всегда, точно назло, вступает со мной в пререкания, — искренне сказал Коломиец.
Шурочка удивленно вскинула брови.
— Неправда.
— Точно. Готов честное слово дать.
Шурочка отстранилась от него и сказала задумчиво:
— А он не такой.
— Как не такой?
— Он спокойный, покорный… Что я захочу, то он и делает.
— Двуликий Янус, — обронил Коломиец.
— Ошибаетесь, Федор Кузьмич, — вмешалась в разговор Вера Павловна. — Совсем не то. Это, по-моему, естественно. Люди дома часто совсем не похожи на тех, что на работе. Михаил Ефимович — человек твердых взглядов, высокой принципиальности… на работе. А с женой — другое… Сильнее любви только смерть.
В это время постучали. Вера Павловна вышла.
— Я думаю, что это правильно, — сказал Коломиец.
— Что правильно? — встрепенулась Шурочка.
— То, о чем Вера Павловна говорит.
— Что мужчины — разные на работе и дома?
— Нет… что сильнее любви только смерть.
Коломиец взял руку Шурочки и поцеловал ее. Она не отняла руки, только удивленно посмотрела на Коломийца.
Дверь открылась, и вошла Вера Павловна с какой-то цыганкой.
— Простите… Шурочка, Федор Кузьмич. Я решила повеселить вас. Эта… цыганка… У нас в поселке здесь табор остановился. И она приходит ко мне… Я очень люблю цыганские песни, а Полина хорошо поет. Спой, Полина.
Цыганка спела несколько романсов, а Вера Павловна недурно аккомпанировала ей на гитаре.
Федор Кузьмич, возбужденный выпитым, вызвался быть за конферансье и справился у цыганки:
— Ваша фамилия?
— Чурило. Полина Чурило.
Он объявлял номера. Полина пела. Шурочка бурно аплодировала.
Цыганка рассказала старинную легенду о молодом цыгане, которого рыцарь заточил в подземелье крепости, чтобы овладеть его возлюбленной. Сердце цыгана ожесточилось и начало превращаться в камень… Табор кочевал по многим странам и спустя много лет снова оказался у этого замка… Цыган в это время умирал, сердце его уже совсем почти превратилось в камень… Но вот среди ночи раздались звуки любовной песни: