Принц без королевства
Шрифт:
— Я забыл включить вам в счет горячую воду, — сказал хозяин.
— Почему же, мы с вами договорились. Десять центов за литр.
— Одиннадцать в зимнее время, если быть точным. Доброй ночи, молодой человек.
— Доброй ночи.
— Знаете, Альма ждала вас допоздна. А вы где-то разгуливаете, будто вам все равно.
Ванго, не ответив, поднялся в свою комнатку.
Записи в красной тетради были сделаны аккуратным почерком, без ошибок. На первой странице значилось: «Эта тетрадь принадлежит Лауре Вьяджи». Когда девушка начала вести дневник, ей было двадцать два года.
Решила
Кафарелло Джованни Валенте.
Кафарелло Джованни Валенте.
Лаура писала это имя на каждой странице, словно боялась, что дождь намочит тетрадь и сотрет его. Наверное, она написала его где-нибудь и у себя на теле.
Смотрю на дом, который скоро покину. Над маяком собирается гроза. Вот уже четыре года, как моих сестер нет на свете. И семь лет, как умерла мать. И шестнадцать, как не стало отца. Зачем ждать? Он убил моего отца, Бартоломео Вьяджи. Он убил моего отца. Хотел сделать из него убийцу. Навлек проклятие на род Вьяджи!
Сначала придется сесть на один пароход, потом на второй. Третий отплывет из Неаполя. На билеты денег хватит. Пересчитываю монеты и бумажки. Купила новую одежду у Бонджорно. Говорят, на пароходе из Неаполя можно найти работу, чтобы продержаться первые дни в Америке.
Дальше шли английские слова — Лаура учила язык. Список с переводом: «поесть», «пароход», «работа». Потом фразы: «Здравствуйте! Я ищу друга моего отца, Кафарелло Джованни Валенте с острова Салина на Сицилии». На полях были названия нью-йоркских кварталов, планы улиц, как в путеводителях, и всюду наброски одного и того же лица — лица Кафарелло. И снова, и снова, куда ни глянь, его имя.
Сегодня ночью сплю на причале. Дом продан. Завтра уезжаю. Спрятала немного денег в носок, привязанный под юбкой.
С каждой новой страницей Ванго все глубже проникал во внутренний мир Лауры. И каждая страница напоминала ему собственный бой с тенью. При мысли о маленьком кресте на Вудлонском кладбище на глаза наворачивались слезы. Это воспоминание омрачало надежду, которой дышали записи в тетради Лауры Вьяджи. Ванго уже знал, чем все закончилось. И красная тетрадь разрывала ему сердце.
Я в Неаполе. Здесь холодно. Билеты стоят гораздо больше, чем говорили в Мальфе. Проведу Рождество здесь, поработаю на рыбном рынке. А отплыву в середине января. Пришлось продать пару башмаков.
Дальше шли записи расходов, цена тарелки супа, ночлега у монахинь, потом новые английские слова и обращения к двум умершим сестрам, — эти фразы она пыталась вычеркнуть, но их можно было разобрать:
Я увожу вас с собой. Я сдержу клятву. Не покидайте меня! Помогите его найти! Боже мой, помогите мне его найти!
Ванго медленно изучал страницу за страницей. У него было достаточно свечей, чтобы читать всю ночь. Только знай плати хозяину за каждую каплю растопленного воска.
Внезапно между страницами он увидел лицо Лауры. Фотография была сделана
Она не глядела в объектив. Ее взгляд был устремлен в сторону, словно она высматривала в толпе силуэт Кафарелло. Она выглядела моложе своих лет. Волосы острижены очень коротко, скорее всего на пароходе: чуть раньше в тетради была запись о вшах. И действительно, между листками попадались крошечные раздавленные насекомые.
Ванго не отрывал глаз от лица Лауры Вьяджи. И очень нескоро смог перевернуть страницу.
Самыми горькими были записи, сделанные уже в Америке. Прежде Лаура ничего не видела, кроме своих островов. Она знала, что путешественнику достаточно высадиться на Салине или даже на Липари и там, в порту, произнести нужное имя. И всегда найдется человек, который укажет ему дорогу. В Нью-Йорке все оказалось совсем иначе. Как можно отыскать хоть кого-нибудь в этом городе, подпирающем небеса?
В порту — никакого Кафарелло. В первые десять дней поисков — никакого Кафарелло. И по истечении месяца — тоже никакого Кафарелло.
— Карелло… моего шурина зовут Карелло, — сказал ей один паренек, ученик парикмахера, к вечеру сорокового дня. — Только он не сицилиец, он из Калабрии.
И все же Лаура Вьяджи решила посмотреть на этого Карелло, подумав, что он мог нарочно сократить свое имя. Тот оказался пожилым человеком, хозяином бакалейной лавки. Достаточно было взглянуть на его вывеску, чтобы угасла всякая надежда: «Карелло. В Нью-Йорке с 1908 года. Лучшие товары». Значит, он приехал сюда за десять лет до того. Тем не менее Лаура попросила у него вино с островов Липари, чтобы посмотреть, как он среагирует. Старик Карелло попытался уточнить у нее название, но в конце концов выставил бутылку красного калабрийского, утверждая, что именно оно самое лучшее.
Две недели спустя Лаура увидела на улице человека. На груди и спине тот нес два деревянных щита, скрепленных кожаными ремешками. Поверх были наклеены рекламные плакаты, восхваляющие достоинства какого-то сорта мыла.
На следующее утро Лаура Вьяджи вышла на улицы Нью-Йорка, надев на себя пару плакатов с мучившим ее вопросом:
Не знаете ли вы Джованни Кафарелло?
Вероятно, ее принимали за сумасшедшую.
В первые дни она следила за реакцией прохожих. Тут было все: насмешки, удивление, назойливость соблазнителей в аллеях Центрального парка: «Вот он я, Кафарелло! Я тоже вас давно ищу!» Но мрачный взгляд Лауры быстро ставил их на место.
В конце тетради Ванго нашел две склеившиеся страницы. Ему никак не удавалось их разделить. Выйдя из комнаты, он пошел по холодному коридору, припомнив, что в дальнем его конце, под раковиной, видел бритвенное лезвие. На обратном пути он вдруг услышал возле себя голос:
— У тебя кто-то есть?
— Альма?
Девушка сидела на полу.
— Я слышала, что ты там с кем-то разговаривал.
— Что ты здесь делаешь, Альма?
На ней была вязаная шапочка, залепленная снегом.