Принц и нищая
Шрифт:
Стихии, помогите же!
Но Стихии молчали, как и всегда, когда они мне нужны.
Я расплакалась от беспомощности и от того, что меня дернули и подняли, выламывая руку.
— Подождите, — прошептала горячечно, уже сама вцепляясь в камзол. Мне показалось, или черноволосый втянул носом воздух и помрачнел еще сильнее? Ну да, пахло от меня дурно. — Не надо пожалуйста дознавателей. Я и правда служанка, но маг… не зарегистрированный, и использую… использую дар крайне редко. И никогда на самом деле не наношу вреда! Вы же
Но он лишь отрицательно покачал головой. Не чувствует? Не маг? Не верит? Что?!
— Раньше надо было думать, — заявил, наконец.
И потащил прочь.
Что же делать?
Я остановилась, как вкопанная, уперлась ногами. А потом оторвалась, отпрянула — не в попытке бежать, позади был тупик, но в попытке использовать еще один аргумент.
Единственный, что у меня был.
Стянула с волос косынку, убрала жуткий фартук, оставшись в довольно опрятном платьице и, зажмурившись, прошептала:
— Я на все согласна. Даже отдать вам невинность.
И принялась расстегивать многочисленные пуговички, не открывая глаз.
Сработает ли? Я не знала. По многочисленным историям следовало предполагать, что мужчины, охочие до шлюх в продажных домах, весьма ценят девственность. Да и всегда рады повалить кого и раздвинуть ноги.
Вряд ли я хуже. Кое-кто даже говорил, что красивая.
Я уже спустила платье на талию и начала стягивать его с бедер, как раздался громкий смех.
Испуганно замерла, открыла глаза уставилась на капитана, который издевательски смеялся и чуть ли не показывал на меня пальцем.
— Серьезно? — спросил он между двух приступов злого хохота. — Невинность? «Отдать»? Чтобы ты безвольным бревном лежала подо мной на вонючих камнях? Да будь ты последней шлюхой Таноса, я бы в жизни не стал спать с таким… отребьем.
В лицо бросилась краска. Я почувствовала, как мучительно краснеют не только щеки, но стыд заливает меня чуть ли не до талии. Его слова хлестали похуже кнута — а я ведь знала, как работает кнут.
Отребье.
Отребье!
Отчаяние затопило меня полностью. А еще незнакомая мне злость и что-то странное, темное, что я никогда не испытывала.
Значит, отребье? Значит, спать с шлюхами за золото он готов — а моя невинность ему и даром не нужна? Как и моя неопытность?
Я сделала два шага вперед, приподнялась на цыпочках и притянула его за голову, впечаталась своими губами в его, прокусывая, кажется, до крови и толкая язык между его зубами.
Я не умела целоваться. Единственные два поцелуя были вырваны у меня насильно и заставили возненавидеть этот процесс. Но я могла действовать, как те насильники. Уж очень хорошо помнила, как они это делали. И их губы, прижатые к моим, и мерзкое ощущение языка в моем рту, и руки, прижимающие
Его дыхание было свежим. Даже без вкуса алкоголя, чему я мимолетно удивилась. Губы — горячими и… сладкими? Мой язык попал в плен его рта и принялся там хозяйничать. Или мне так казалось? Потому что в какой-то момент ситуация изменилась. И теперь его язык вонзился в мой рот, углубляя поцелуй так, что у меня начала кружиться голова. Его руки вдруг поднялись и зарылись пальцами в мои крашеные волосы, которые — я знала — на ощупь так и остались шелковистыми и тяжелыми. Его дыхание опалило жаром и нежностью одновременно, а его тело, и до того напряженное, окаменело еще больше и прижалось к моему.
Меня чуть не разорвало на части ощущение противоречивости происходящего, ощущение падения в такую глубокую пропасть, откуда я вообще никогда не выберусь. И стало так страшно, как даже не было буквально недавно, когда я размышляла о скорой гибели в руках дознавателей.
Так страшно, что я собрала все силы, все отчаяние, все свои надежды на новую жизнь и ужас перед тем, что меня ждет, если я не исчезну. И ужас перед тем, что тот, кто хотел отдать меня на смерть, оказался столь… желанен?
И как когда-то, пять лет назад, я от всей души взмолилась всем Стихиям разом:
«Пусть это прекратиться!».
И как когда-то, когда после произошедшего я обнаружила себя за стенами приемного Дома, с руками в крови и кинжалом, не помнящую себя, но чувствующую бурление силы, мне ответили.
Брюнет вдруг замер, простонал что-то и кулем осел у моих ног.
Я испуганно дернулась.
Неужели…
Чувствуя, как слезы текут по моему лицу, всмотрелась в него, впилась взглядом, пальцами, всем нутром. И разрыдалась от облегчения.
Нет, не так, как в прошлый раз.
Похоже на глубокий обморок. Захр его знает, что за магическая штука снова со мной приключилась, что я сделала — или что сделала моя стихи. Но это меня должно спасти.
Я быстро оделась в свои тряпки, осторожно подложила капитану под голову фартук, сложенный в несколько раз.
Внимательно посмотрела на его лицо, а в голове созрело решение.
Осторожно распрямила его пальцы, в которых он все еще сжимал часы. И дождалась, когда рука безвольно провиснет, и они перетекут прямо в мою ладонь.
Только так.
А потом вышла из подворотни и поминутно оглядываясь, двинулась прочь.
Занимался рассвет.
3
Я не была дурой. Уж не знаю, кого за это благодарить — вряд ли моих деревенских родственников, скорее, жизненный опыт.
Я понимала, что возвращаться к Банкабу нельзя.
Он не просто так натравил на меня этого капитана — а по-другому и не назвать произошедшее. Ведь если он знал о черноволосом подробности, не мог не знать и о его мощи.