Принц и нищенка
Шрифт:
– А ты что, такой совестливый? Сдалось тебе мое прощение!
– Да совестливый… Я не люблю причинять людям боль. Давай помиримся, Чумакова! Просто скажи, что мне сделать! Хочешь, купим тебе что-нибудь нормальное или можем сходить в кино или поужинать, я договорюсь и нас отсюда выпустят.
– Опять пытаешься решить проблемы деньгами?
– я ядовито хмыхаю, - Так ничего и не понял! Хочешь моего прощения? Ну давай! Падай на колени и проси его еще раз!
– Что?
– он морщится и качает головой, стоит с этими дурацкими цветами, как дебил и стучит зубами.
– Смотри, как на нас
– я пакостно улыбаюсь, - Ну давай, вставай на колени и проси прощения у блохастой Чумички!
– Эм… ты похоже чокнутая, но ладно…
Что значит ладно? Мои глаза удивленно расширяются. Гофман озирается по сторонам, мнется, переминается с ноги на ногу, а потом опускается передо мной на колени и в очередной раз протягивает мне пышные розы. Я готова просто провалиться от неловкости.
– Прости меня, Чумакова! Обещаю больше тебя не лапать!
– Если бы ты меня лапал, петух, ты бы уже лежал мертвым в сточной канаве, - быстро тараторю и забираю цветы.
Я не знаю, как себя вести, испытываю дикую неловкость. С одной стороны мне немного приятно, что дятел Гофман не полный злодей и осознал хоть что-то своей глупой тыквой, но уж слишком его много. Надо отпугнуть его, как следует, чтобы свалил раз и навсегда.
Разворачиваюсь и возвращаюсь в первый корпус, не могу же я пойти на учебу с цветами. Фил семенит за мной следом, но я несусь, как метеор и его болтовню уносит ветер. Не знаю, что уж он там болтал. Приходится ставить букет в мусорное ведро, предварительно наполнив его водой, на первый урок немного опаздываю, но замечаю, что одноклассники смотрят на меня странно совсем не из-за этого. Уже, наверно, обсудили между собой шоу от Гофмана. На алгебре схватываю пару. На тригонометрии еще одну. К моему удивлению, училка, Маргарита Ивановна, не отчитывает меня, а просит зайти к ней после уроков, пытается понять в каком именно месте у меня произошел пробел в знаниях. Ох, бедная женщина! Какие у меня знания? Их нет! Один сплошной пробел! Несколько часов она пытается объяснить мне примитивные задачи, а я только хлопаю глазами и поражаюсь ее бескорыстному энтузиазму.
Отпускает она меня ближе к четырем, я опять пропустила обед и в желудке неприятно сосет от голода. Спускаюсь по ступенькам со второго этажа и слышу какой-то тихий скулеж. Останавливаюсь, навостряю уши и стараюсь идти тихонечко, пытаясь найти источник звука. Чем дальше спускаюсь, тем отчетливее понимаю, что под лестницей кто-то плачет. Осторожно завернув на последнем пролете, застаю очень странную картину. На полу сидит зареванная, красная Стелла. Ее ноги поджаты к груди, она обхватывает себя руками и горько всхлипывает, по лицу размазана тушь, черные подтеки достают до самого подбородка. Когда наши глаза встречаются, она не перестает плакать, только отворачивает голову и прижимает себя еще крепче.
– Что случилось?
– спрашиваю ее настороженно.
– Иди отсюда,Чумичка!
– она нервно сглатывает и продолжает плакать.
Я в замешательстве. Уж больно хреново она выглядит. Жизнь в интернате научила меня не добивать раненного и не злорадствовать поражению врага. У нас принято даже после боя жать руки, как в спортивных соревнованиях.
– Не сиди на каменном полу, простудишься…
– Да отцепись… -
Скидываю с плеча сумку и сажусь неподалеку от нее, пол теплый, наверно под ним проходят трубы.
– Иди отсюда! И если кому-нибудь скажешь о том, что видела… - приглушенный звук доносится из под ладоней.
– Я не трепло, Стелла!
– заявляю железно.
Достаю из сумки запечатанную упаковку бумажных салфеток, которые нашла в своей ванной и кладу ей на колени. К моему удивлению Голубева их берет, промакивает ими лицо, а потом громко сморкается и швыряет использованную салфетку в угол. Я не знаю отчего так сильно плачет эта золотая девочка, наверняка, ее жизнь одно сплошное удовольствие, но есть у меня одна идея.
– Слушай, если это из-за Гофмана, то это просто…
– Ну какой нафиг Гофман?
– она поднимает на меня глаза и от ее тоскливого, горького взгляда я сразу же затыкаюсь, - У меня жизнь рушится со скоростью света, а ты тут про какого-то Гофмана!
Стелла опять всхлипывает, слезы продолжают катиться по ее щекам и лицу, я вижу, как она ловит их губами, а потом прячет их под пальцами.
– Твоя жизнь рушится и ты в отместку рушишь ее другим?
– я хмыкаю.
– Да ничего тебе не будет, Чумичка!
– говорит устало, - Мне уже всячески намекнули никак тебя не трогать, боятся жалоб в Министерство Образования… Ходи, рыгай в свое удовольствие…
– Оценила, да?
– я улыбаюсь.
– Оценила, - слез становится немного меньше.
– Я бы все равно под тебя не прогнулась, Стелла. Меня жизнь не сломала и ты не сломаешь тем более. Неужели в тебе нет ничего человеческого? У меня была возможность пожить хотя бы пол года нормально, как человек… Дальше выпуск и до свидания. Я не в институт не поступлю, ни работу не найду себе нормальную. Из одного дерьма попаду в другое. Может эта информация как-нибудь улучшит твое настроение…
– Мне уже ничего его не улучшит… - она опять тяжело вздыхает.
– Любое дерьмо закончится, ты уж мне поверь!
– мне жалко ее, сучку что-то очень хорошо подкосило.
– Сомневаюсь…
– Ладно, Стелла, хорош реветь! Такие, как ты реветь не должны! Соберись уже, развела нюни! Иди дрессируй своих болонок или покорми с руки Лавренова. Если влипла во что-то, обращайся, начистим морду. Дерешься ты, кстати, не плохо, мое почтение. Где так научилась?
– У меня есть старший брат, - бубнит под нос.
– Ну вот! Или просто пожалуйся старшему брату!
Я поднимаюсь на ноги, снова натягиваю сумку на плечо и собираюсь уходить.
– Стой, Чумичка!
– говорит в пол голоса, - Ты с Гофманом поосторожнее, а то реветь будешь, не ведись на него, он уже половину школы перебрал, а Антошка второю половину… Он на тебя поспорил, а сейчас по ушам ездит. На меня они тоже поспорили…
– И из-за кого из них ты ревешь?
– Пф!
– смотрит на меня, как на дуру, - Сдались мне эти дети! Думают только членами, сегодня одна нравится, завтра другая. В сентябре один с Гришиной зажигал, другой с Никишиной, через неделю поменялись, а еще через неделю испарились. А эти наивные дурехи до сих пор ревут. Поэтому предупреждаю тебя, чисто по женски…