Princeps Omnium
Шрифт:
Моды в морали. — Как меняются моральные суждения! Величайшие светила античной нравственности, например, Эпиктет, ничего не знали о так прославляемой теперь заботе о других, жизни для других; мы, с точки зрения своей теперешней моральной моды, назвали бы их прямо безнравственными, так как они всеми силами боролись за свое ego и против сочувствия другим, их страданиям и их нравственным порокам. Может быть, они ответили бы нам: "Если вы сами обладаете чем-нибудь мучительным и отвратительным, то считайте, по крайней мере, других лучшими, чем вы сами! И вы поступите хорошо!"
Читаем Аристотеля дальше… Как он пишет, порочность, овладевая той или иной частью души, меняет свои лики. В отношении чувственных вожделений она предстает как распущенность. Распущенный человек ищет излишеств в удовольствиях,
И опять — а что есть излишество? Возьмем среднестатистическую величину, и все, что ее превышает, объявим излишеством? Заодно вспомним крылатую фразу о нормах: "У нас в СССР секса нет!". Часто случается слышать утверждение, что то или иное поведение в области секса неестественно (видимо, потому что не приводит к зачатию), поэтому это излишество или даже извращение. Но в этом случае и термообработку пищи можно считать излишеством. Весь феномен цивилизации — противоестественен, если уж на то пошло. И еще пример: состояние аффекта является смягчающим моментом (даже согласно Уголовному Кодексу!), причем полностью игнорируется тот факт, что в неспособности владеть собой, помимо родителей и воспитателей, виноват сам человек — кто ему мешает, достигнув сознательного возраста, начать работать над собственной психикой?
Даже достаточно здравые мысли у Аристотеля уже окрашены нравственностью (не удивительно, что его так любили средневековые теологи).
По его мнению, качество поступков в решающей степени зависит от качества души, которое определяется настроем на соблюдение меры в страстях и действиях. Вроде бы — вполне разумный тезис. [205]
Наше состояние хорошо, когда в нас есть наклонность держаться середины противоположных движений чувств, и за это нас одобряют; наоборот, дурное состояние — это наклонность к их избытку или недостатку.
205
Кстати, весьма похоже на срединный путь в буддизме.
Умение находить золотую середину во всех потребностях и переживаниях безусловно предполагает развитый интеллект, что свидетельствует о близости Аристотеля к сократической позиции. Но помимо этого он постулирует, что кроме разума нужна еще устремленность к прекрасным целям и способность ценить меру (т. е. гармонию, единство противоположностей) саму по себе, как самоцель, а не как средство достижения иных целей.
Nota bene: как Аристотель, так и его нравственные последователи предоставляют рассудку субъекта любые "поля деятельности", кроме одного — того самого поля, на котором определяется шкала измерения этих самых чувств — что считать их «серединой»? Что — выходящим за пределы допустимого? Все философы-моралисты как-то стыдливо опускают этот вопрос — кто наделен правом выносить "конечный вердикт" не об отклонениях от нормы, а о качестве самой нормы? На каком основании? Почему его решение будет приемлемым не только для абстрактного «народа», но и для каждого конкретного субъекта? Почему этот самый конкретный субъект тем самым лишается права самостоятельно определять собственные нормы? А, говоря проще, — каковы основания для универсальности моральных догм при уникальности каждого конкретного разума? И насколько эти основания убедительны для любого субъекта, который может столкнуться с их следствиями?
Вот и приехали туда же, откуда так пытались вырваться: выдвигаются аксиоматические "прекрасные цели [206] ", и их достижение вводится как единственно верная, достойная, правильная, истинная цель, малейшее отклонение от которой подлежит безусловному осуждению.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? "Ты должен" называется великий дракон. Но дух льва говорит "я хочу".
Чешуйчатый зверь "ты должен", искрясь золотыми искрами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его блестит, как золото, "ты должен!".
Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший из всех драконов: "Ценности
"Все ценности уже созданы, и каждая созданная ценность — это я. Поистине, "я хочу" не должно более существовать!" Так говорит дракон.
206
Вспомните также категорический нравственный императив Канта.
"Золотая середина" Аристотеля является "моральным правилом, предполагающим в качестве условия своего применения самостоятельное размышление в каждом конкретном случае".
Вполне верный тезис в плане самостоятельного размышления, но причем тут обязательность "золотой середины"? Любое введение догмы ограничивает самостоятельность a priori. Помимо того, обратите внимание, что при любом компромиссе проигрывают оба. Всегда ли это разумно?
Аристотель вполне осознанно стремился избежать отождествления добра и зла с какими-либо гносеологическими или психологическими данностями, сохраняя здравомыслие хотя бы в этом. Заметные ценностные различения произведены им в самих телесных чувствах. Осуждался не только избыток в чувственных удовольствиях (распущенность), но и недостаток (бесчувствие), что, опять же, выглядит более разумно, чем выхолощенность религиозных моралистов. Существуют лишь отдельные движения чувств, которые дурны независимо от того, слишком их много или слишком мало; да и то они выражаются не в самом чувстве удовольствия, а скорее в произвольном отношении [207] к этому чувству. Таков, например, разврат, ведь "развратник — не тот, кто совращает свободных женщин больше, чем следует, [208] но предосудительна и эта страсть, и любая подобная ей, заключающаяся в распущенности по отношению к удовольствиям". В отношении к наслаждениям перипатетическая этика занимает более гибкую и реалистическую позицию, чем у многих позднейших философов и моралистов: оцениваются реальные поступки человека, а не «благие» или «дурные» намерения.
207
Ну не бывает единой, абсолютной для всех, морали! В конце концов: когда каннибалы, помирающие от голода, готовят из миссионера вкусный поджаристый шашлык, добро это или зло? (Мы в курсе, что голод практически никогда не был мотивом каннибализма как традиции. Просто пример.)
208
Обратите внимание на достаточно здравый языческий подход: «совращать» можно, но в меру, с монотеистическим: нельзя вообще, потому что нельзя!
Положив источник аморализма не в какой-то одной психической способности, а в недостаточном или ненормальном развитии любой из них в отдельности или всех вместе, Аристотель заметно приблизился к пониманию системности внутреннего мира человека, каковое достижение было отброшено последующими поколениями и не вспоминалось практически до нашего времени. Сейчас мы уже знаем, что степень индивидуальной моральности зависит от глубины и прочности усвоения культурных запретов и предписаний, образующих основу личности, а также от того, насколько они согласованы друг с другом и с биопсихическими особенностями человека. Тот феномен, который был назван испорченностью души, — это и есть разрушение или деформация личностной основы. Если этой основы нет, если во внутреннем мире царят разлад и хаос, то дальнейшее наращивание познавательных возможностей не принесет пользы, Здесь аристотелевская концепция порочности вполне диалектична, однако, при всей частоте употребления термина «зло», под ним понимается лишь потенциальный вред, что, несомненно, является частным и относительным понятием, не поддающимся абсолютизации.
После Аристотеля истолкование морального зла как дисгармонии психических функций прочно вошло в культуру. Оно оказалось совместимым и с рационалистическим требованием господства разума над страстями, и с христианским осуждением произвола как источника греховности. Рене Декарт использовал аристотелевское различение порочности и невоздержности для описания отношений между пороками и страстями. Страсть есть пассивное, а порок — активное душевное движение. Сами по себе страсти, с его точки зрения, не являются ни добром, ни злом (наконец-то!), более того, они необходимы для связи между душой и телом. Как говорил Вольтер: "Страсти — это ветры, надувающие паруса корабля, ветер, правда, иной раз топит корабль, но без него корабль не мог бы плыть". В порок превращается лишь та страсть, которая делается чрезмерной и самодовлеющей (однако, это адекватнее назвать преобладанием чувств над разумом).