Принцесса демонов
Шрифт:
– А где Акко?
– вдруг встрепенулась я, сознавая, что потеряла его из виду с тех самых пор, как мы пересекли порог дома.
– В сарае, во дворе. В дом его не пустят. Мама боится, а отец... брезгует.
С этим Джер отвернулся и сделал пару бесцельных шагов по крохотной комнатке. Потом вновь подступил ко мне:
– Давайте помогу вам взобраться наверх.
– Вы не слишком ладите с родителями, верно?
– спросила я совсем тихо, и Джер замер на полпути ко мне. Я тотчас пожалела о своей чрезмерной навязчивости, однако спустя несколько мгновений Джер всё же ответил, спокойно и ровно:
– Не то чтобы.
– У кого это бывает иначе, - я понимающе усмехнулась, стараясь загладить неловкость.
Джер вздёрнул брови, потом мягко улыбнулся и, склонившись ко мне, легонько скользнул губами по виску.
– Ну, всё. Пора отдыхать.
Возражать я не стала и торопливо отвернулась, скрывая горячий румянец на щеках. На печи в самом деле оказалось очень тепло - даже, на мой взгляд, жарковато. Я ожидала, что после трудного дня усну, лишь только голова коснётся подушки, однако сон почему-то не шёл. Джер ещё ходил внизу, ступая тихо и стараясь не потревожить меня, за стенкой слышались приглушённые голоса и чужие, непривычные шорохи, а потом, спустя, наверное, четверть часа, прямо у порога раздался голос мистера Сандерса:
– Ну, что, уснула твоя подружка?
Последовала мгновенная пауза, а за ней - невыразительный ответ Джера:
– Думаю, да.
– Тогда иди сюда. Потолкуем.
Шаги стихли за тонкой шторкой - ещё одной из тех, что заменяли здесь почти все двери. Вначале голоса звучали тихо и неразборчиво, и я честно старалась не прислушиваться, но спустя пару минут стало ясно, что за стеной назревала ссора. Джера я по-прежнему не слышала, а вот голос бушевавшего отца звучал теперь слишком отчётливо, перемежаясь лишь слёзными просьбами матери не отваживать вновь сына, наконец вернувшегося домой.
– Три года!..
– гремел отец.
– Три года не являлся, водился неизвестно с кем и занимался бог знает чем... оружие носит... Только открытки да сладости матери слал по праздникам!.. И помнить нас забыл, а теперь, глядите-ка, явился, да ещё деваху с собой притащил...
Джер не то вовсе не отвечал ему, не то говорил настолько тихо, что я не улавливала даже отзвука его знакомого голоса. Было неудобно и неуютно; так, словно я намеренно затаилась в неприметном углу, чтобы подслушать их семейную распрю. Очень хотелось спуститься и тихо сбежать наружу, в сарай к Акко, но тогда Джер точно поймёт, что я стала свидетелем их сцены. Неловкости это только прибавит. В конечном счёте, я заставила себя закрыть глаза и постаралась не вслушиваться в громогласные обвинения, которых у мистера Сандерса накопилось столько, что бурный монолог его продолжался не менее получаса.
Теперь я, кажется, начинала понимать, откуда брали своё начало некоторые черты в характере Джера. Не унаследованные от отца - нет, скорее, выработанные как защитная реакция на его нескончаемое недовольство. За что бы сын ни взялся, во всём он оказывался недостаточно хорош: начиная с работы по дому и обучения в школе и заканчивая "бездарным прозябанием" у какого-то старика Уилла. Без унизительных замечаний не обошлось даже пение в церковном хоре. После такого казалось неудивительным, что Джер изо всех сил стремился доказать себе собственную значимость.
На душе стало горько и тоскливо. Зачем я позволяла себе судить его так строго? Какое право мы вообще имеем судить людей, когда не знаем ровным счётом ничего об их жизни?
Когда Джер наконец вернулся, я тихо лежала на своей перине, забившись в угол и свернувшись комочком, и ресницы мои были влажными. От нежности к нему, от нестерпимого желания спуститься, обнять его, утешить, сказать, какими несправедливыми были все упрёки его отца. Но сделать это - означало подтвердить, что я слышала каждое слово. Вряд ли это прибавило бы Джеру радости сейчас.
Так я и уснула, думая о нём, по-новому перебирая в памяти связанные с ним моменты. И уже засыпая, вдруг осознала странную мелочь. Отец обращался к нему исключительно строго - Эджертон, Белинда предпочитала короткое "Эдж", и только мать ласково звала Джером.
И я.
Ведь почему-то именно так он позволил мне называть его когда-то.
Глава 7
Я стоял рядом с ней, слушал её, смеялся и думал, до чего же страшно любить женщину и быть бедным.
Эрих Мария Ремарк
Отец разбудил меня за час до рассвета и, конечно же, загрузил работой по самое горло. Всё никак не мог успокоиться, обида, копившаяся в нём все эти годы, теперь пенилась и выплёскивалась через край. Я бы, наверное, послал его к чёрту, но он оказался достаточно хитёр, чтобы верно надавить на меня: все его требования сводились к тому, чтобы помочь матери. Ей отказать я не мог, и отец знал это превосходно.
Когда я наконец вернулся в дом, уставший и взмыленный, Аманда, разумеется, уже проснулась. Я обнаружил её сидевшей на моей постели и сосредоточенно листавшей страницы ветхой рукописи.
– Доброе утро, - поздоровался я, и Аманда вздрогнула, поднимая глаза.
– Доброе, - она отчего-то выглядела немного неловко. Я улыбнулся ей:
– Завтракали?
– Нет, - она качнула головой. Потом смущённо провела пальцами по покрывалу.
– Не решилась выйти отсюда.
Я изогнул бровь в удивлении.
– Это ещё почему?
Аманда посмотрела так, будто я уличил её в чём-то.
– Я... не хотела тревожить хозяев.
– Так здесь уже часа два как нет никого, - усмехнулся я и обернулся, взмахом руки призывая её за собой.
– Пойдёмте. Покормлю вас что ли.
– Сейчас, только страницу дочитаю, - кивнула Аманда и снова опустила глаза к рукописи.
После трёх часов физической работы есть хотелось зверски. Однако в присутствии Аманды вряд ли можно было просто завалиться на диван с щедрым куском пирога и умять его, сыпля крошками на пол.
Я вскипятил чайник, выставил на стол вчерашний пирог и лоханку домашнего творога, расставил по скатерти тарелки и чашки. Потом, подумав, разложил возле тарелок по паре приборов - правда, с той ли стороны очутился нож, я не был уверен - а под чашки подставил блюдца и выложил на них по паре комочков сахара. Критически оглядел получившийся натюрморт. Убрал сахар обратно в вазочку.