Принцесса из замка дракона
Шрифт:
Настоятель, задумался, на некоторое время:
— Ты ведь стал старше? Ты уже понимаешь, что не всё чёрное тьма, и не всё белое свет? И то, что основатели нашего мира были нелюдями. Орден оградил кровопивца мысля лишь о сохранении его рода и всего мира. Когда в нашем мире нет взрослого кровопивца, барьер дрожит. Да и погибнет один, найти возрождённого будет не просто. Это двуликую трудно проглядеть. Даже слепец заметит огромного дракона. Легко опознать феникса, его не берёт огонь. А прибавь сюда легенды и поверья пограничников и ты всегда без труда отыщешь этого нелюдя — он всегда наследник одного из герцогов приграничья, самый балованный юнец, в постель которого норовят
– А чревоходец?
Урдас пожал плечами:
— А чровоходец возрождается в семьях родни тех, чьи тела сносил. А после в жизни носит чужое лицо и никаких особых признаков не имеет. Через одно прикосновение уходит в новое тело. И ловить его, что воду в решете. Если б не это, многих бед в мире удалось бы избежать. Да и твоему предку удалось бы помириться и соединить цепь, если бы он мог просто опознать чревоходца. Уверен, тот был рядом.
Да, орден знает всё о семьях основателей. Хотя… конечно не весь орден. Махаор видел Мудреца, но не признал в нём зверя двуликой. А Урдас и в моей юности был уже настоятелем. Прошло более десяти лет. Я оглядел внимательно одеяние монаха, но не нашёл каких-либо примет его нынешнего сана.
Урдас поднялся. Я закончил трапезу и он собирался уходить:
— Брат Урдас, если природа моего зверя тебе ясна, может тогда стоит заживить мои раны? Крайне болезненно, скажу тебе.
Он развёл руками:
— Прости.
И вновь повернулся к выходу:
— Но почему? Ты мыслишь, что заживишь раны и я поломаю эти каменные стены? Изничтожу голыми руками молодцов, что ты оставил за дверями?
Он остановился:
— Нет. Не думаю. Но тобой правит гнев, а монахи в смятении. Твой зверь страшит их. Да и менестрели поют, что в эту войну ты в одиночку два десятка личей с удара в землю клал. Шёл через ряды нелюдья словно нож в масло. Ты был способным учеником в мечном искусстве, а за войну, говорят, мастерство твоё достигло такого величия, что человек тебе не соперник. Обожди. Время сотрёт страхи.
Урдас ушёл. Интересно когда менестрели успели воспеть мои подвиги? Хотя, я знаю одно менестреля, который очень старательно воспевал любое моё деяние. Интересно когда он успел?
48. Неласковая истина
Вазгар:
Раны болели, но мой разум целиком был занят загадками. Наверное, я так устроен, непознанное заставляет меня стремиться, неустанно идти, чтоб разгадать.
Истории брата Урдаса и старика-чревоходца в чём-то были схожи, а в чём-то противоречили. Кому из них я доверяю? Ни одному! Кто из них мне лжёт? Может статься, что и оба сразу.
Урдас пришёл ко мне на следующий день и на следующий. Только он. Приносил мне еду и много разговаривал. Я и раньше любил слушать его. То, что знал он, не всякому ведомо. Но сейчас:
— Фениксы сильно не просты в беседе. Их главная стезя в магии заклинания. А заклинатель видит истину и не в силах солгать ни на кроху, иначе его словестная власть над реальностью падёт. Честность хороша в меру как прочие добродетели. Честность без грамма лжи — грубость. Трудно снести такое. Особенно вспыльчивым двуликим девам.
— А иные? Стезёй
— Двуликие маги жизни. Они были способны исцелить почти всё, окромя самой смерти, а ещё вытянуть жизнь из врага. На поле боя, дракон двуликой был безобидной ящеркой в сравнении с самой девицей.
— А чревоходцы?
— А чревоходцы были магами смерти. Теми, кто способен провести душу из-за грани и наоборот. Упокоить или поднять нежить.
Я задумался. Эта история постоянно выписывала узоры. И каждый новый ложился, дополняя прежние.
— Почему же в храмах считают, что женщина-связующая стоит за руку с жизнью, а мужчина — связующий за руку со смертью? Ведь на самом деле жизнь и смерть в них самих.
Урдас усмехнулся:
— В храмах просто красивое толкование, удобный вид для обрядов. Первый храм людей был на месте монумента основателям. С него эти скульптуры и пошли. А так. Женщина-двуликая сама по себе жизнь. А чревоходец если вдуматься и не мужчина вовсе. Душа беспола, а этот нелюдь способен надевать любое человеческое тело хоть мужчины хоть женщины.
— Поэтому у чревоходцев нет брачного дара? Что они ни мужчины и не женщины?
Урдас задумчиво покосил на меня взгляд, но всё же ответил:
— Нет. Дар этот идёт от сущности нелюдя и к телу не привязан. Чревоходцы просто не способны к брачному дару, без объяснений. Но тот или та, кто годится им в пару, видят их в любом облике. Всегда, во все времена существовали люди чудесно проницательные к сути. Бывало из-за магии, а бывало и без каких объяснений. Дар ли это и кто сей дар даёт? Неведомо. Потому слишком изменчивые в жизни чревоходцы, по сути лишены выбора в браке.
— А фениксы? В чём их брачный дар?
— Феникс может даровать невесте невосприимчивость к огню. Но для того чтоб получить этот дар, она должна с ним вместе войти в огонь. Потому последние триста лет рождённых детей у фениксов не было. Девицы не слишком ратуют шагнуть за руку с безумцев на костёр. Довольствуются рыжими бастардами.
Если отвлечься от полутёмного тюремного подвала старой башни и не до конца заживших ран на моих руках, это была увлекательнейшая беседа ученика и старого учителя. Только разве можно отвлечься? Да и отвлекись, я всегда бы помнил, что в этом доме я опасный пленник. Причём теперь я осознавал это гораздо резче, чем в юности. И не желал мириться. Был готов затаиться и ждать возможностей, но не покоряться.
— Кстати, я кое-что принёс. — Урдас достал из-за пазухи тряпицу и, развернув, поднял на свет тонкий обруч поблёскивающий в лучах, проникающих в камеру через маленькое оконце. — Помнишь? Это принадлежит тебе.
— Корона отца? Полагаешь, я всё же приму её? Или тебе не надобно моё согласие? Напичкаешь моё тело стрелами и наденешь на беспамятного?
Урдас хмыкнул, глядя на меня с какой-то знающей стариковской улыбкой:
— Нет, эту корону можно принять только добровольно. Только желая того всем сердцем. На самом деле это главное и почти единственное условие обряда. Наследник должен просто на рассвете надеть её, желая принять. — Он на некоторое время замолчал, словно ожидая моего ответа или давая осмыслить сказанное. — Ты никогда не задумывался, почему твой отец, дед, прадед принимали её? Почему ни один из них не отказался? Ты же помнишь отца? Ты был уже не так уж мал, когда он умер. Разве он думал о том, чтобы сбежать из обители? Или говорил о надобности бежать тебе? Что, если монах, открывший тебе двери, на самом деле не был добродетелем? Что если он был твоим врагом и жаждал запутать тебя, воспользовавшись твоей юностью?