Принцесса на бобах
Шрифт:
Сегодняшняя Димина акция проходила под девизом: «Расположить к себе маман, чего бы это ни стоило!» По данным Диминой разведки, Нинина мать собиралась сегодня пикетировать мэрию. В числе прочих убежденных большевиков, разумеется.
— А чего они бастуют? — спросил Дима, оглянувшись назад, на охранника Владика. Владик пожал плечами. Справа и слева от Владика восседали еще два Диминых амбала. Все заднее сиденье было завалено пакетами из «Макдоналдса» и пластиковыми запечатанными стаканчиками со «Столичной». На могучих
— «Кра-асная гвоздика, спутница тревог!» — пропел Дима фальшиво, но с чувством, и деловито спросил: — Водки не мало взяли?
— Всем хватит, шеф, — заверил Владик. — По стакану на рыло. Их там человек сорок будет, не больше. Опять же старухи в основном. Трезвенницы-язвенницы…
Язвенницы сгрудились возле Юрия Долгорукого, сжимая в озябших лапках транспаранты и плакатики.
Дима выбрался из машины, поправил красный атласный бант, приколотый к пиджаку, и приосанился.
— Ну? — Он подмигнул трем своим богатырям. Богатыри уже стояли возле машины, держа в руках подносы, уставленные водкой и жратвой. Владик сжимал под мышкой гвоздики. — Вперед! — скомандовал Дима и мужественно двинулся к пикетчикам. — Наше дело — правое, победа будет за нами.
Пикетчики взирали на приближающегося Диму хмуро и неприязненно.
— Доброе утро, господа! — выкрикнул Дима, приблизившись к ним вплотную. — Позвольте представиться…
— Здесь тебе не господа! — огрызнулся какой-то дедок. — Здесь товарищи. А преставиться ты всегда успеешь. Мы тебе поможем. Не мы, так киллер какой…
— Шутить изволите? — хохотнул Дима. — Ну да, товарищи. Запамятовал. Товарищи.
Товарищи глядели на Диму с нескрываемой ненавистью. Еще бы! Дима был сейчас похож на откормленного молодого бычка, отбившегося от племенного стада. Забрел этот бычок на свою беду в лесную чащу, и окружила его тотчас стая старых голодных волков. «Новый русский» в логове «старых советских».
Дима улыбался им искательно, пытаясь преодолеть растущую неловкость. Они смотрели на него молча — немолодые тетки в свалявшихся пуховых беретах, мужики без возраста с харями вокзальных выпивох. Старики с орденскими планками. Перед этими ему — стыдно. Этих жалко. Впрочем, всех жалко.
Дима оглянулся на своих молодцев с подносами в руках. Махнул им, подзывая. Молодцы подошли поближе.
— Угощайтесь, товарищи! — крикнул Дима весело. — Тяпнем по маленькой! За здоровье генсека! За сплоченность наших рядов!
«Товарищи» плотоядно косились на водку и боролись с искушением. Старухи рассматривали пестрые пакеты из «Макдоналдса» с детским любопытством.
Диме снова стало стыдно. Стыдно и тошно. Острое чувство невольной вины перед ними кольнуло и отпустило. Он ни в чем не виноват перед этим стариковским воинством. Он ничего у них не отнял. Просто ему повезло чуть больше. Их всех подмяло под
Он уцелел. Они — нет. Он ни в чем перед ними не виноват.
— Мама! — воскликнул Дима, разглядев наконец в толпе пикетчиков Нинину мать. — Мама! — Он двинулся к ней, раскинув руки для объятия. — Рад вас видеть!
— Какая я тебе мама? — пробормотала старуха, отворачиваясь.
— Ну, в смысле «Родина-мать зовет!», — нашелся Дима. — Мама, я всем сердцем с вами, поверьте! Как там насчет членства в партийных рядах? — зашептал он, доверительно склонившись к ней. — Я бы хотел вступить… Помочь, так сказать, и словом, и делом…
— Придуриваешься, что ли? — Старуха посмотрела на него недоверчиво.
— Пейте, товарищи! — крикнул Дима, оглядев жующих пикетчиков. — Закусывайте! Весь мир насилья мы разрушим… Мама, — он понизил голос и вытащил из кармана конверт, — здесь пятьсот баксов. Это вам на партийные нужды. Мой первый скромный взнос…
Старуха остолбенело смотрела на конверт.
— Берите, берите. — Дима вложил конверт в ее руку. — Это вам на стяги и на прокламации.
— Спасибо, товарищ. — Голос старухи дрогнул. — Спасибо. Мы отчитаемся за каждую копейку!
Было около трех часов дня. Нина с трудом открыла дверь своей квартиры: ключ не попадал в замок, и она возилась, пока не сообразила, что пытается открыть дверь ключом от почтового ящика. М-да, графиня… Вам пора подавать карету. Карету «скорой помощи». И — в Кащенко, с ветерком.
Войдя в прихожую, она глянула в зеркало. Глаза сомнамбулы — тусклые, невидящие, измученные. Сутки без сна. Сразу после ночной смены пришлось топать в подземный переход, к газетному лотку, подменять напарницу.
Нина добрела до кухоньки и открыла застекленную дверь.
За столом сидели мать и Михаил Степаныч, старичок-бодрячок, активист-зюгановец. И Дима.
Дима, с которым она мысленно распрощалась сегодня утром, сидел между ее матерью и стариканом-активистом, откупоривая вторую бутылку «Столичной». Первую они уже прикончили, и она, пустая, стояла тут же, на старенькой линялой клеенке, рядом с немудрящим набором пролетарской закуси: винегрет, селедочка, отварная картошка, посыпанная укропом…
— Вы… Ты… — пробормотала Нина, придя наконец в себя. — Вы что тут делаете?
— Пьем, — пояснил Дима, глянув на нее мельком. — Закусываем. — Он наполнил сорокаградусной стариковские чашки и себя не забыл. — Песни поем. Степаныч, давай нашу, любимую!
И Дима хлопнул ладонью старикана по спине. Старикан кивнул и затянул с чувством:
— Люди мира, на минуту встаньте!
— Стоп! — перебил его Дима. — А тост? Выпьешь с нами?