Принципы
Шрифт:
– Приснится же такое… Смотри, Лиза. – Ростовцев передает мне в руки табличку с моего стола, и я вижу на ее серой поверхности надпись, сделанную крупными черными буквами: Elizabeth Ivanoff, PD. PD значит «private detective» – частный детектив. Я быстро перевожу взгляд на входную дверь. Такая же надпись на стекле крупными буквами, различаемая через наполовину закрытые жалюзи.
На полке с картотекой стоит ламповый радиоприемник, и в воздухе плывет нежный голос Синатры.
– Мне кажется, неподходящее время и место, – говорю я.
–
Я встаю – ого, какие высокие каблуки – и иду к зеркалу. Увиденное заставляет меня улыбнуться. Я же знаю, какая я на самом деле. Совсем не такая. На мне облегающее черное вечернее платье с блестками, но не это меня забавляет. Моя грудь прибавила размера полтора-два. Это не сделало ее большой, но, теперь она достаточно различима и соблазнительна, чтобы хорошо смотреться для откровенного V-образного выреза. Морщины у глаз слегка разгладились. Волосы аккуратно уложены, на губах темно-серая контрастная помада. Интересно, какого она на самом деле цвета? В жизни у меня помада нейтральная.
Мне льстит, что в зеркале на меня смотрит привлекательная красотка, чуть за тридцать. Роковая женщина. Боковой разрез длинной юбки демонстрировал стройную ножку в черных чулках. Я отвела ткань в сторону… Ну, разумеется. Поверх канта чулок закреплена маленькая кобура, сейчас пустая. Пистолет на столе действительно мой.
Боже, я, наверно, собрала все возможные нуарные клише.
– Когда ты в таком виде, трудно что-то расследовать, – говорит Дмитрий. – Давай лучше расслабимся и выпьем, – он взялся за бутылку, наливая виски в стакан.
Я не согласна расслабиться. Решаю для начала сменить место. Время пока пусть останется тем же.
Разочарование Димы невозможно описать. Не сказать, что карета превратилась в тыкву, но определенное превращение, конечно, совершилось. Элегантный стакан с кубиками льда стал обычным советским, граненным. Бутылка неопределенной формы в его руках содержала в себе мутноватую жидкость. Скорее всего, самогон. Дима разочарованно выдохнул и поставил ее на место. Его туфли стали кирзовыми сапогами, брюки – военными штанами галифе, рубашка сменила ткань, цвет и фасон и обернулась обычной военной рубахой защитного цвета, подпоясанной кожаным ремнем с серпасто-молоткастой звездой.
Все вокруг теперь цветное.
Синатра затих.
Со стены на нас внимательно смотрит товарищ Сталин. Вместо радиоприемника на картотечном шкафе стоит внезапный двухкассетный магнитофон.
Зеркала в помещении нет, так что себя осматриваю частично. Конечно, все иначе. Мои формы вернулись к естественному состоянию, и одета я в самую обычную женскую военную форму сороковых. Только с нюансом… Я сняла с головы фуражку. Синяя. То, что надо.
– Отставить пьянствовать, товарищ Ростовцев, – приказываю я.
– Есть отставить, товарищ… Погоди-ка… – Дима встает и смотрит на меня свысока.
– Товарищ Иванова, соблюдайте субординацию.
Я проверила
Ростовцев громко смеется.
– Лиза, пятизвездочными бывают только отели и коньяки.
– Разговорчики!
Громко стуча сапогами по облезлому паркету, я подхожу к магнитоле и нажимаю на пуск. Ожидаю услышать что-то вроде «утомленное солнце нежно с морем прощалось» или какой-нибудь гимн о несокрушимой и легендарной, но запись соответствует духу своего носителя – я сразу узнаю популярный некогда хит группы «Любэ».
«Глеб Жеглов и Володя Шарапов за столом засиделись не зря…».
Илия очень любил «Место встречи изменить нельзя». Он ценил в этом фильме нечастый для советского кинематографа конфликт между законом и целесообразностью.
Странно так говорить, но еще молодой, неопытной девушкой я безумно влюбилась в его мозги. Меня восхищало, как муж мыслит, как говорит. И слушать прекрасно умел.
Почему он никогда не приходит ко мне во сне, сколько бы я не просила? Я хочу еще хоть раз сказать, как люблю его, как скучаю. Поговорить по-взрослому. О чем угодно. Я сто лет ни с кем нормально не говорила.
– Я понял, к чему это, – говорит Дима. – Ты хочешь войти в образ Жеглова, чтобы помочь мне найти преступника.
Вовсе нет. Так получилось случайно, я вообще не думала сюда попадать. И если Ростовцев еще как-то походил на Шарапова, то какой из меня Жеглов…
Смена планов. Убийство подождет.
Я сажусь за стол и достаю из ящика бутылку «Столичной» и еще один стакан. Наливаю Ростовцеву где-то полстакана и себе на два пальца. Дима, недоумевая, молча смотрит на меня.
– Кто прав? Жеглов или Шарапов? – без обиняков спрашиваю я.
До чего я опустилась… Как будто у этого как бы «Ростовцева» есть собственное мнение. Дискутировать с созданной мной же тульпой – это что-то вроде вербальной мастурбации. Удивительно точная метафора.
Но если приспичит – что поделаешь. В конце концов, пять лет воздержания. Никто не осудит.
– Лиза, что с тобой? – серьезно спрашивает Дима.
Ответ в стиле «вопросом на вопрос» – это антисемитский стереотип, меня он не устраивает.
– Кто здесь еврей – ты или я? – парирую я.
– Мы вроде хотели что-то расследовать…
– Это сон. Мы можем растягивать и сжимать время, как нам угодно. Все с тобой успеем. Сейчас я хочу с тобой поговорить. Мне это необходимо.
– Хорошо. Жеглов, – коротко отвечает Ростовцев.
– Обоснуй, – требую я.
Он залпом осушает свой стакан и рассуждает:
– В лице Шарапова и Жеглова мы имеем столкновение двух противоположных мнений о приоритете справедливости над правом. Это дилемма из области этики, а что мы в первую очередь знаем об этих проблемах? Они диалектичны.