Приносящая надежду
Шрифт:
– Тебе так хочется умереть со мной вместе?
– За тебя, дура. И уж точно – раньше тебя.
Гарвин помогал шуту раздеваться, тот, морщась – и тут же морщась от того, что гримаса тоже причиняла боль, стянул куртку, рубашку. Гарвин снял с него сапоги, вытряхнул из штанов и восхищенно произнес:
– Хорош! Аиллена, только не в обморок! Не помрет. Можно даже не исцелять. Тут крови больше, чем ран. Ты что, брат, с кошкой дрался?
– С кошкой, – признался шут, – размером с рысь. Полосатой. Этот меня придушил сразу. А там, у себя, руки врастяжку к кресту привязал… А ноги не стал. Так что я отпинался…
Гарвин присвистнул:
– Со
– Зубами не достал. Когтями только. Я ему шею свернул. Ногами захватил в «ножницы» и свернул. Ой. Гарвин, больно.
– Конечно, больно. Предлагаешь не трогать совсем? Может, хотя бы промоем раны? Водичкой?
– Не издевайся, – смущенно улыбнулся шут – Я так…
Лена высвободилась и начала деятельно помогать Гарвину, и пропомогала ровно до того времени, пока он не увидел у нее кровь на лице, то есть целую минуту. Все внимание мгновенно переключилось на нее – тут же сняли платье, не стесняясь большого стечения народа, но не обнаружили ничего, кроме трех синяков – на ляжке, на боку и на животе. На лбу обнаружилась ссадина, которая могла образоваться и от удара, и от невовремя подвернувшегося сучка… Тем не менее Лену тут же затолкали под одеяло, предварительно вымазав ее же собственными бальзамами, и только потом приступили к излечению шута. Лене ужасно хотелось, чтобы его исцелили, но Гарвин с Арианой, исследовав царапины, решили, что все это ерунда (конечно, куда страшнее, когда у Светлой лобик поцарапан и пара фингалов да ободранные коленки), помазали в четыре руки, перевязали, напоили лекарством и уже только потом Ариана аккуратненько тонкой иглой зашила три глубокие раны: на щеке, на голени и на предплечье.
Маркус сел на край кровати.
– Даже шрамов не останется, – утешил он, – это магическая мазь. Правда. Ты не волнуйся, Ариана знает, что делает.
– Заступайся за нее, – проворчала Лена, – знаю я вас, за свою бабу немедленно заступаться начинаете… А тут хоть умри.
Маркус засмущался, конечно, малость демонстративно, однако что-то этакое Лена в нем задела. Может, простое мужское тщеславие: ну как же саму Властительницу «своей бабой» назвали. У самого-то Маркуса язык бы никогда не повернулся: он был истинным уроженцем Сайбии, где уважение к женщине воспитывалось в любом сословии – от бродяг до королей. Но лестно ему было Не каждого ж сама Ариана дарит своим вниманием! И вообще не так чтоб вообще кого дарит-то! Ну и что что не любовь? Не дети. Оба, что важно. Лена прижала его голову к груди и чмокнула в макушку.
– Где Умо?
– Ты б лучше спросила, где Владыка, – неприятно хмыкнул Гарвин.
– Ясно. Вообще-то я его тебе обещала.
– Не здесь же, – огорченно вздохнул эльф. – не поймут. Ну, ты пришла в себя? Чем тебя – ремнем или розгами? Выбирай, я сегодня добрый.
– Ладно тебе, – проворчал Милит, беря руку Лены в свои. – Она сделала то, что должна была.
Лена вдруг подпрыгнула, приведя всех в замешательство.
– Рош! Но ты же был привязан!
Шут посмотрел на свои запястья, покрасневшие, стертые, с кольцом ссадин – он пытался вырваться, он повисал на руках, отбиваясь ногами он дикой кошки. Он не могпорвать веревки. Корин Умо был кем угодно, но не идиотом.
– Пошли вон все, – вдруг металлическим голосом скомандовал Гарвин, и, что удивительно, даже Милит с Маркусом безропотно вышли. Гарвин поводил ладонями вокруг головы шута, начал медленно опускать руки, словно сканируя его тело,
– Что? Что я такого сделал?
– Амулет где?
Шут посмотрел вниз и удивленно ответил:
– Не знаю.
Гарвин поднял с пола его окровавленную рубашку, которую еще не успели выбросить (даже рачительные эльфы не брались за починку изодранной в клочья одежды), вывернул ее наизнанку и понимающе кивнул.
– А вот он. – Он продемонстрировал им более темные пятна. Словно поверх крови сажей запачкано или пеплом. Шут склонил голову и выразительно не понял. Гарвин сел на стул и устало произнес: – Ты удивил меня так, как я не удивлялся никогда. Ты даже не понял. Даже не заметил. Ты разнес в пыль амулет, который убивал твою магию.
– И что это значит?
– Только одно – ты маг. Случилось то, чего я опасался, стихийный выброс магии. Веревки, которыми ты был привязан, наверняка просто испарились, как вода с раскаленной плиты.
– Но ты говорил, что это нечто страшное.
– Потому я и удивлен. Ты не только жив, ты даже… Что ты сам помнишь?
– Что очень хотел оказаться рядом с Леной и дать по шее этому эльфу. Ну и… оказался и дал.
– Как?
– Как дал – помню. Как оказался – не очень. Просто вдруг раз – и стою у него за спиной.
– Аиллена, у него глаза были какие?
– Какие надо! – сообщила Лена. – Расплавленное серебро. Ртуть.
– Расплавленное? – вмешался в из разговор голос Лиасса. Ну да, что ему защита Гарвина.
– Расплавленное. Живые. Они будто кипели.
Лиасс подвинул стул, сел рядом и обыденно сказал:
– Ну что, Аиллена, твои Пути пока откладываются. Пора учить твоего полукровку. Магия прорвалась.
– А… – начал шут и замолк. Переваривал. Неужели на щеке останется этот шрам? Нет, ей-то он с любыми шрамами сойдет, но все равно, жалко, не вояка он, ему не нужны рубцы на лице.
– Пройдет, – успокоил Гарвин, снова догадавшись, о чем она думает. – Не останется следов. Сотрутся со временем. Ариана взяла магическую мазь. Это лучше всего при не самых серьезных ранах.
Шут встал со своего кресла, ничуть не смущаясь, что абсолютно гол (трусы у него тоже были в крови, натекшей с глубоких царапин на боку), неверной походкой добрался до кровати и влез под одеяло, пояснив:
– Холодно. А чему вы собрались меня учить?
– Сущей ерунде, – фыркнул Гарвин. – Умению управлять магией.
Шут прижался к Лене, очень осторожно, чтоб не дай бог, синяка не разбередить, обнял. Его била дрожь, и Лена сильно предполагала, что вовсе не от холода.
– Знаешь, Гарвин, – пожаловался он, – мне отчего-то вовсе не смешно. Это, что ни говори, слишком большая перемена.
– Ты привыкнешь, – пообещал Гарвин. – И тебе понравится. Это так замечательно… Я не смеюсь над тобой, понимаешь. Я за тебя радуюсь.
Шут утомленно прикрыл глаза. Через минуту Лена поняла, что он спит, сделала страшные глаза – и ее поняли, замолчали, ушли оба, правда, вместо них приперся Гару, обиженно поскулил – не пускали на законное место! – и разлегся меховым ковриком у кровати. Шут спал, нервно вздрагивая во сне и тут же расслабляясь, и его мерное дыхание в конце концов усыпило и Лену.