Природа 1917 №11-12 (журнал "Природа")
Шрифт:
По линии соприкосновения в районе дефиле завязалась артиллерийская дуэль — французы выигрывали в скорострельности, проигрывая в дальнобойности. Позднее выяснилось, что они и сами с усами с точки зрения новацией: придумали запальную трубку из жести, и теперь стреляли гораздо быстрее, а канониры оставались в полной безопасности. На правом фланге муромцы и гессенцы пытались зажать в клещи наглых вторженцев. Французы, в конце концов, отошли, заклепав пушки, но задуманная атака на левое крыло королевской армии сорвалась, даже не начавшись.
— Что у Зарубина? — нервно спрашивал Никитин, поставленный в непривычные условия обмена донесениями через вестовых.
Со значительным отставанием по
Солнце уже стояло в зените, полки, назначенные в штурмовые колонны маялись в ожидании, орудийная пальба не стихала, центр французских войск стоял непоколебимо, хотя и нес значительные потери.
«Что делать? Атаковать центр или нет?», — спрашивал себя Никитин и не находил ответа. Все пошло не так, как было запланировано. То, что задумка Фитц-Джеймса и Сен-Жермена удалась лишь частично и не принесла стратегического выигрыша, успокаивало мало. Конечно, можно было отступить за Фульду и предложить французам нападать самим, но проблема заключалась в том, что Кассель, столица республиканского Гессена, находился на берегу, занятому французами. Они могли двинуться в его сторону скорым маршем, и их придется догонять, рискуя потерять важный город, а, быть может, и союзника.
«В конце концов, — решил генерал-аншеф, — я своими глазами видел результат атаки колонн на линию под Смоленском. Она решила исход битвы. Что может нам помешать повторить викторию?»
— Сообщите полкам в центре: приказываю начать атаку! Возьмем быка за рога!
Колонны начали движение. В их рядах было много новичков, набранных в бывших польских воеводствах и прусских округах, примыкавших к южному побережью Балтийского моря. Среди них хватало солдат, служивших в армии Фридриха, как и простых рекрутов, плохо понимавших, что их ждет. Их марш то ускорялся, то замедлялся — они сбивались с ноги, когда видели впереди себя французов на возвышенности — длинная белая стена под белыми знаменами с золотыми геральдическими лилиями. Расстояние сокращалось, при достижении в 80 саженей посыпалась картечь, прежний пыл поугас, но люди подбадривали себя дружным воплем «Земля и воля!» Еще ближе — еще больше картечи. Осталось пройти немного, шагов 100–150. Ряды смыкались, заполняя прорехи. Французы безмолвствовали, бесстрастные, сосредоточенные, нагнетавшие момент мучительного ожидания. Подняли свои мушкеты. Из колонн стали раздаваться беспорядочные торопливые выстрелы. В ответ раздался слитный залп, похожий на удар кнута — первые ряды наступавших повалились, идущие вслед за ними начали спотыкаться о трупы и тела раненых. Новый залп, еще и еще. Стена огня. Французы вели огонь в полфигуры, целя в живот — при выстреле ствол дергался вверх, пули били в грудь и головы.
Колонны встали, что было смертельно для их атаки. Подались назад. Французы двинулись наступными плутонгами: первый ряд выдвинулся вперед, произвел выстрел, дождался, когда с ним поравняются идущие следом, пропуская второй ряд, который в свою очередь дал залп и повторил маневр первого. Очень сложное построение, слаженность которого достигалась месяцами, если не годами тренировок. Главный его недостаток — разрыв единой линии, образование выступов, уязвимых для кавалерии. Но русская конница осталась в тылу, перед королевскими полками метались дезорганизованные
— Прикройте отход огнем артиллерии. Больше огня по центру! — закричал Никитин, лично домчавшись до передовых батарей.
Снова заговорили пушки. Разрывы накрыли французские стройные ряды, вынудили их отступить. Откуда-то со стороны кипевшего у лесной опушки боя между левым крылом французов и гессенцами, которые слишком поздно занялись выполнением главной задачи, выметнулась кавалерия, устремившаяся в преследование бегущей пехоты. При виде ее атаки французская линия центра снова пришла в движение и начала атаку. Русские конные полки с трудом прикрыли отступление дезорганизованной массы, всего лишь полчаса назад шагавшей в гору стройными колоннами.
— Передайте муромцам, чтобы выдвигались вперед, оставив лагерь без прикрытия, и спасли отступление армии за Фульду, — устало и как-то обреченно молвил Никитин, обращаясь к стоявшим вокруг него ординарцам. Их оставалось все меньше и меньше. — Егерям — сместиться ближе к центру и держаться, пока мы не перевезем всю артиллерию.
Воодушевленные французы усилили натиск, подтянули резервы. Подошедшие муромцы огрызались огнем, но пятились назад. Лишь в лесах справа и слева от долины королевским полкам не сопутствовал успех. Егеря были в своей стихии и раз за разом выбивали линейные батальоны, не позволяя им перейти в штыковую атаку. Основные потери они понесли, когда пересекали руку вслед за переправившейся русской армией, спасшей все пушки, кроме разбитой вместе с «Ракетницами» полевой артиллерией, но потерявшей несколько знамен и более двадцати тысяч пехоты. А еще крепко досталось Зарубину — израненного генерал-поручика вынесли на руках побратимы-казаки из его личного конвоя.
Ночью Никитин отдал приказ об общем отступлении.
(1) Согласно современному толкованию наемничества гессенских солдат нельзя отнести к таковым — они оставались на официальной службе и получали жалование, не превышающее оклады солдат из армии нанимателя.
(2) В ранних монгольфьерах, «аэростатических машинах», использовался теплый влажный дым — считалось, что подъемная сила достигается за счет свойства заряженного электричеством дыма отталкиваться от земли. В общем, практика значительно определила теорию.
Глава 16
На пропахшей навозом и нуждой улице у театрального дома, похожего скорее на тюрьму, чем на храм Мельпомены, толпились горожане, обсуждая яркий плакат, прикрепленный прямо к двери. Он поведал парижанам о славной победе над русскими ордами, грозивших прекрасной Франции. Комментарии публики из низшего сословия были далеки от восторгов. Оборванец с золотушными язвами на лице шмыгал носом, тряс спутанными длинными космами и блажил с явным овернским акцентом:
— Подавитесь своей победой! Я доковылял сюда с юга, спасая свою жизнь — и что в итоге? Три дня без крошки хлеба!
Бедняга, он притащился на шум толпы в расчете поживиться хотя бы яблочным огрызком, и каково же было его разочарование, когда узнал повод для собрания. Далеко не одинокий в своем горе бродяжка — на многих лицах парижан Голод поставил свою печать, а глазам придал особое выражение, какое бывает у людей, загнанных в угол, или доведенных до состояния свирепого зверя, или потерявших человеческий облик. Когда отбросы на городских свалках почитаются за деликатесы, кому какое дело, что происходит где-то за пределами Сент-Антуанского предместья.