Пристрелочник
Шрифт:
Дистанция устойчивого поражения. Стрелы были наложены. А реакция у нас с Суханом… хорошая.
Снова — стрелы к бою. Подходим к лежащему, елозящему, плачущему, мокрому, грязному, вонючему… телу. Втягиваем в лодку, быстренько отходим на исходную позицию.
Мужчина лет 40–45. Судя по стрижке — из духовных. Я уже говорил: простолюдины стригутся под горшок. «Долгогривый» — из духовенства. Здесь «грива» — серым пухом клочковатой каймы на здоровенном лысом черепе. Пара гребцов довольно быстро и ловко снимают с дяди его завшивевшее барахло. Впрочем, и
Голый, босой мужчина трясся, неразборчиво мыча и плача. Тело — недавно сильно похудевшое — кожа висит. И — битое. Как-то… нерегулярно.
Я теперь хорошо разбираюсь в следах телесных наказаний. Кнут, плеть, розги дают разные, но — повторяющиеся следы. Просто кулачный мордобой — ряд синяков и ссадин, довольно легко идентифицируемого вида. А тут…
— Ты кто?
— З-з-з…
«Дело было вечером
Делать было нечего».
В смысле: диспозиция исполнена. Теперь надо дождаться гридней Живчика. Своих людей в ближний бой я посылать не хочу. Пауза.
Работники стаскивают одну за другой посудинки мятежников с мели и пускают их по Оке. Там молодёжь подбирает. Как раньше — перевернувшиеся. Стрелки изредка постреливают в сторону берега. Чтобы бывшие пассажиры — не мешали сбору трофеев.
Единственный путь для прорыва «островитян» — через протоку. Но быстро у них не получится — Могутка им накидает. И мы влезем. Так что — ждём. Или Живчик придёт, или у этих нервы не выдержат.
Дяде вкатили стопку спирта из медицинской сумки. Прогресс же! У меня теперь медсумка есть!
Он продышался, сполз на дно лодки, и, продолжая подвывать и расчёсывать струпья в разных местах битого голого тела, скорчившись, не глядя на нас, страдальчески кривя губы, рассказал свою историю.
Отец Аггей, дьякон. Служил в церкви в селеньице на Муромщине. Небольшое, дворов 30 село. Половина — славянская, половина — муромская. Жили по-всякому, но без злобы. В церковь ходили все и своей волей. Примерно в те дни, когда мы праздновали Бряхимовскую победу, в село на рассвете ворвался отряд «друзей эмира».
Обычно адепты язычников сразу убивали попов. Более или менее изощрённо. Именно этого и ожидал себе Аггей. Но предводители, из числа «истинных конюхов солнечного коня» решили иначе.
Сначала перед дьяконом были изнасилованы и убиты члены его семьи. Включая семилетнего сына. Потом из их вспоротых животов был извлечён тёплый ещё кал и им вымазаны иконы. Книги — сожжены, церковные покровы — разодраны, священные сосуды — наполнены кровью убиенных, которую пили пришедшие и жители из местных, примкнувшие к «друзьям эмира».
— Мы жили рядом, всегда доверяли и помогали друг другу. А потом они пришли за нашим имуществом и нашими жизнями. Они говорили: теперь наша власть, а вы неверные…. И это сделали люди, которых мы знали… Как же так? Как же…
Аггея — трясло. Иногда судорога сводила ему горло, он дёргал челюстью в разные стороны, не мог говорить, просто
Чему ты удивляешься, дьякон? Люди… они такие… человеки. Похожие слова говорила девушка-езидка из разгромленного Синджара. До этого — евреи в Литве, Польше, Украине… До того — тысячи и тысячи раз в разных местах. Где проповедники… чего-нибудь — сумели убедить часть паствы в том, что только они «люди». А остальные… «мы — будемо панувати, вы — будете працуваты».
«Путь из дома до смерти (в Бабий Яр в Киеве — авт.) многие евреи шли буднично и спокойно. Они не ждали в конце расстрела, они были среди своих… Вдоль дороги стояли свои же, украинские сограждане, только одетые в полицейскую оккупационную форму. Людям не верилось, что вчерашние соседи по дому и улице теперь сопровождают их на пути к смерти. Это не укладывалось в премудрую еврейскую голову».
Здесь — «не укладывалось в голову православную».
В теории подобные, изложенному Аггеем, эпизоды называются «языческая реакция». А по жизни… Если удаётся найти трещину, разделить общность — туда обязательно кто-нибудь всунется. Это ж так выгодно! «И восстал брат на брата». Тогда всё душевное дерьмо, свойственное хомнутым сапиенсам, лезет наружу. Так удобно увидеть в своём соседе — «чужого». И — «придти за его имуществом».
Наконец, оставшихся в живых православных загнали «в дом ихнего распятого бога» и запалили. Точнее, поскольку православными в селении были все, а воспроизвести песнопение в честь уборки навоза «солнечного коня» — не смог никто, то в костёр загнали просто выглядящих таковыми. Если учесть, что смешение муромы и славян происходило уже три столетия, что до этого были балты, что славяне — разные…
Короче: на усмотрение «истинных конюхов». Какой-то вариант первичной фильтрации советских пленных подразделениями вермахта:
— Чернявенький? Юде. Расстрелять.
Только наоборот. В смысле окраса.
Естественно, местных расспрашивали насчёт «тайных славян». Некоторые довольно старательно закладывали друг друга. В надежде на оставшееся после покойников имущество. «Конюхи» — уйдут, а пажити и нивы — останутся.
Аггея поэтому и оставили в живых: как священник он знал всех в округе и мог профессионально оценить уровень «личной христианизации».
Дьякон отвечать на вопросы отказался. Он в душе уже отпел сам себя, приготовился к лютой смерти под пытками. Но его просто оттрахали перед недавней паствой. На площади перед догорающей церковкой. Для унижения «ихнего сдохшего бога».
Процедуру повторяли весь день и всю ночь. В акции приняла активное участие часть его прихожан. В бесконечно потоке унижений, оскорблений, побоев, боли Аггей терял сознание. Его отливали водой и продолжали уже просто мучить. Как «живой символ враждебного режима», над которым «всякий истинно конско-верующий» должен «восторжествовать по-жеребячьи».
«Унижение символа» — довольно типовая ситуация и в 21 веке. Сжигание флагов, сокрушение памятников, оплёвывание дерьмом… Из особенного — колокол.