Пристрелочник

Бирюк В.

Впереди пяток молодёжи — дозор. За ними — «уважаемые люди». Кудати, покштяи… пара шаманов. С посохами, бубном, в высоких меховых колпаках с лентами, в тёмных меховых халатах. За ними — толпа оружных без строя. В конце — ещё стайка молодёжи человек в 20.

— Вот же бл… Попали. Они соседей призвали.

— Самород, ты что — струсил? У них едва ли сотня, а у нас почти четыре десятка. Чего ты боишься?

Дальше… как вчера. Только наоборот.

Как здорово, когда «рельеф становится командиру другом»!

Классное место! Но я и любой рельеф — «другом» сделаю!

Лишь бы знать заранее.

Здесь — знаю.

Полтора десятка стрелков Любима скрытно размещаются на вершине склона над нижним коленом тропы. Примерно там, откуда Сухан вчера сулицы метал. Выше первого поворота в кустах засели лесовики Могуты — их и не видно. А ещё выше — мечники во главе с Салманом. Чарджи — хан, бегать не любит, он лук взял. Как и я.

Из-за медленного движения в гору «уважаемых людей» между основной колонной и передовым дозором образовался разрыв. Который заставил меня понервничать. Пришлось дать команду «атака» сразу, как только их хвост втянулся на тропу в лощину. И всё равно — лесовики Могуты взяли дозорных «в спину» на пределе дистанции. Когда те уже увидели людей Салмана.

Дальше как всегда: лучшее оружие, лучшая выучка, лучшая позиция:

— Наложи. Тяни. Пускай.

Безостановочно, многократно.

15 стрелков Любима, он сам, Чарджи, Сухан, аз грешный… С 30 шагов, сверху вниз, по сплошной, развернувшейся к нам лицом в два-три ряда толпе… У них луки без тетив — их ещё натянуть надо, щиты — за спинами… Большая часть побежала с тропы вниз, в лощину… Выцеливать с моими прицелами…

Пустили по 8-10 стрел, и потопали вниз. Всех делов — минута-две. Тут и Салман со своими выскочил. Стрелки пошли стрелы собирать-вырезать, мечники — добивать-докалывать.

Мои стрелки редко промахиваются, но немедленно смертельно для человека попадание только в 5-10 % поверхности тела. Остальное — «отложенная смерть»: болевой шок, кровопотеря, инфекция. Таким… помогают. Ещё: никто пленного тащить не будет. Поэтому ранение в нижние конечности, в позвоночник… помогают. Ну, и чисто поведенческое: выглядит смело, бежать пытается… помогают.

— Давай, Могута, показывай. Из какого улья это рой вылетел.

Прошлись с версту, следом за парой десятков сумевших убежать. Мокрый берег речки справа. Слева — высокий угол отрога, по которому мы бегали, устье оврага, высокий и крутой склон «отвалившегося массива». А за его углом… Ага! Вот оно. «Утятница». Штук 7 этих… кудей поставлены растянутой кучей под возвышающимся над ними обрывом.

Во! Теперь знаю, что такое «Кудыкина гора» — горка, на которой стоят куды.

— Тама… эта… озеро. Рыбное. С версту. Мимо тропа. К Волге. Три версты. Туды… ещё озерко… а туды — побольше. Ну…

— Спасибо, Могута. А другие селения поблизости есть?

— Эта… тама, по речке. Маленькое. А туды… тама по-дальше. И — по-больше. Едрить…!

Какие-то чудаки вылезли на частокол, окружающий крайний «кудо», и начали кидать в нас стрелы. Могута отдёрнул меня в сторону. Впрочем, стрелы воткнулись в землю, не долетев до нас.

Как-то мне мои стереотипы — понимать мешают. Есть представление о средневековом поселении. Улица,

вдоль — дворы, вокруг — общий тын. А здесь… древняя форма мордовского поселения. Дворы стоят в беспорядке на небольшой площади, ориентированы в разные стороны. Нет улиц, усадьбы крайне малы, часть их расположена не за домом, а впереди, иные дворы стоят совсем отдельно.

«Мой кудо — моя крепость». Мысль не новая. Но фортификационно — не поддержанная. Частокол из вертикальных жердей в 3–4 метра высотой… от лесных зверей — поможет. От «Лютого Зверя» — нет.

— Господине, их жечь нельзя.

— Николай! Ты уже весь хабар собрал?

— Там есть кому. Их жечь нельзя. У них там — чего эмировы за зиму заплатили. Там много чего лежит. Жечь нельзя — сгибнет.

— Ты хочешь, чтобы я своих ребят на смерть посылал? За тряпки булгарские?

— А чего? Все так делают.

Николай прав: «все так делают». Множество случаев «святорусского героизма» — грабёж соседей. Средневековая аристократия, и на Востоке, и на Западе, в подавляющей своей части — наследственные предводители банд и шаек.

«Слово о Полку Игореве» описывает попытку неудачного вооружённого грабежа. Воспевает храбрость бандитов-неудачников. Игорь-Полковник своей долькой в общем хабаре предыдущего «скока» оказался недоволен, паханов не послушал — полез сам. На жадности и попался.

Это называется «высокохудожественный призыв к единству Руси как раз накануне монголо-татарского нашествия». Кто я такой, чтобы спорить с «жемчужиной русской словесности»?

Но людей за барахло класть не буду. Гумнонизм заедает. Извините.

— Самород, а поговорить с ними можно? Чтобы они сдались.

— С этими?! Да ты что! Они ж такие…! Они ж ни в жисть…!

Самород оказался прав: попытка начать переговоры успехом не увенчалась — стрелами шуганули. Тогда… тогда я велел мечникам привести к селению пленников и отрубить у мертвых на поле боя головы. Головы принялись укладывать перед частоколами кудо. Таким… бордюрчиком.

Парни притаскивали кули, связанные из рубах покойников, полные одноухих голов, высыпали на траву и раскатывали в линию. За частоколами начался крик. Над заострёнными верхушками брёвен появились лица, преимущественно женские, исторгавшие дикий вой. И разнообразные проклятия, как мне перевёл Самород.

Похолодало, облачность поднималась, становилось светлее. Кажется, дело к заморозкам. Пожухлая трава, палые листья…

«Осень наступила, Высохли цветы, И глядят уныло Голые кусты. Туча небо кроет, Солнце не блестит, Ветер в поле воет, Дождик моросит… Зашумели воды Быстрого ручья, Птички улетели В теплые края».

Я не птичка — мне улетать некуда. Так чего ж эти… хомнутые сапиенсом — время тратят?!