Пристрелочник
Шрифт:
Грустное и грязное занятие. К редким багряным пятнам рябины в лесу добавляются лужи и дорожки тёмно-красной, почти чёрной, человеческой крови. На мокрой и, одновременно, уже высохшей короткой траве. Скотину здесь пасли. Теперь вот головы рядком лежат. Лицами к своим односельчанам.
— Тащите пленных, бревно. И Ноготка позовите.
— Э… Ваня… ты чего?! Они ж денег стоят!
— Есть множество вещей, друг мой Николаша, которые стоят дороже денег. Самород, спроси у бедолаг — есть кто здешний?
Отозвавшегося мужичка, раздетого до подштанников, битого, с залитыми кровью лицом и плечом, вытащили, бросили
— Господине, может их малость… по-сшибать?
— Не надо, Любим. Только если в атаку полезут.
Ноготок встал сбоку, расставил ноги по-удобнее.
Сейчас он… и отрубленная голова полетит вперёд, в сторону частокола. Как летела в меня отрубленная голова на льду Волчанки. Как давно это было… А теперь… Теперь я «по эту сторону топора». Прогресс. Пять лет жизни и «пульт управления» кровавыми «шутихами» уже у меня в руках… Очередная декапитация… Может, лучше было сдохнуть прямо там? Не начиная всего этого… попадизма.
— Господине, погоди — они будут говорить. Они готовы дать выкуп.
— Зачем? Зачем мне выкуп? Переведи: они выходят. Я их отпускаю. Всё их имение — моё. Их земля — моя. Они уходят мирно, и никогда не будут враждовать со мной.
— Э… А полон? Ну, эти.
— «Эти» пошли воевать против меня. Они виноваты. Они будут работать. Шесть лет. Те, кто убежал с поля — тоже.
За частоколами снова начался общий крик, мужичок с бревна, вывернув вверх голову, что-то истошно вопил по-эрзянски. Среди пленников началась возня, один из них, сумев как-то освободиться от ременных пут, вскочил на ноги, шарахнулся от мечника-охранника, кинулся в лес…
И нарвался на Салмана. Точнее — на его палаш…
Грязищи-то сколько… брызги во все стороны…
— Голову откатите в общий ряд. И ухо отрезать не забудьте.
За одним из частоколов крик вдруг усилился, ряд торчащих поверху голов пропал. Потом появилась женская голова в конусообразном колпаке с загнутым верхом. Как бы не красного кашемира.
— Эй, русский. Я говорить буду. Я — Русава. Вдова… да, вдова нашего кудатя. Он… вон его голова. Возле твоих ног. У нас нет воинов, у нас нет мужчин. Женщины решили: мы выходим. Поклянись верой христовой и душой бессмертной, что не сотворишь нам зла.
Э-эх, женщина… Ну разве можно заключать так соглашения с «экспертом по сложным системам»?
Поклясться «верой христовой»… Да хоть какой! — Я не верю в бога.
Бессмертной душой? — А она есть?
«Не сотворишь зла» — А ты знаешь что такое «зло»? И не будешь ли ты сама просить о сотворении одного «зла» во избежание другого, большего?
— Врёт, точно врёт! Сучка, подстилка поганская!
— Самород, чего ругаешься?
— А ты не понял? «Русава» — означает «русская женщина». Говорит по нашему чисто. Значит — не дитём сюда попала. Жила с этим… кудатей. Ублажала его, падла курвёная…
— Мало ли какие бывают обстоятельства…
— Ага. Только моя своего гада — зарезала. Её живьём в землю… А эта…
Надо, всё-таки, с Самородом по душам поговорить. Какая-то у него непростая история. Впрочем, в пограничье — «простых» историй не бывает.
— А чего у соседей так орут?
— Озлились, что бабы решают. Не по обычаю.
Ну, типа «да». Матриархат, матрилокальность в здешних народах — относительно недавнее явление. Выкорчёвывалось… болезненно. Следы этой «войны родственников» видны в фольке и 21 веке.
В русском языковом обороте можно услышать: «У, змеища!», «Твоя змея дома?». Здесь змея — семиголовая:
«Сонная, вздохнула тяжело Сэняша И запричитала на весь лес, рыдая: — Я тебя, пригожий парень, умоляю! Поклонюсь тебе я, Текшонь, трижды в ноги! Не руби мечом мне голову седьмую! Ой, не отрывай ты мой язык последний! Все мое богатство, Текшонь, ты получишь И коня, что скачет, словно легкий ветер. — Получу и так я все твое богатство. Все равно, Сэняша, конь твой моим будет. — Белая береза у меня дочь, парень. И ее, красотку, подарю тебе я. — Я и дочь, Сэняша, получу задаром И рабыней черной сделаю красотку».Какой торг, слюшай?! Самэц пришёл! Всё твоё — моё! За так! Видишь какой у минья «так»?
Интересно сравнить бой Текшоня и Сэняши с боем Добрыни и Змея Горыныча. Кто на кого нападает, как, где, по какому поводу. Впрочем, об особенностях угро-финского фолька по сравнению со славянским, я уже… Герой Калевалы обманом продаёт брата в рабство, выкупая собственную свободу.
Так и история Иосифа Прекрасного началась с аналогичного эпизода! А потом-то как развернулась! Хищные коровы из реки полезли! Во сне! В смысле: во сне фараона.
Может, мы какие-то неправильные? Что, хоть в сказках — своих не продаём?
Глава 371
Пришлось вступиться за «переговорщицу». Когда из соседнего «куда» стали пускать стрелы и кидать копья и камни во двор к Русаве. Наконец, ворота открылись и оттуда начали выходить люди. Женщины с детьми, с узлами. Тянущие коров и навьюченных лошадей.
Мои ребятки быстренько заскочили во двор. Стоило моим стрелкам появиться на частоколе со стороны соседнего двора, как и те открыли ворота. За полчаса непрерывного воя, плача и причитания всё население селения его покинуло. «Рой» — вылетел.
Две сотни душ, барахло, скот были направлены «за угол» — в устье близлежащего оврага.
— Ты обещал, что мы уйдём свободно! Почему нас сюда загнали?
— Русава, обещания были взаимными. Я свои исполню. Но мы договорились, что ваше имущество переходит ко мне. Прикажи своим людям раздеться.
— К-как?!
— Совсем. Догола.
— Не-ет!
Какой-то малолетний герой в толпе выдёргивает из-под полы топор, кидается на меня. И умирает, встретившись лбом с топором Сухана. Истеричная дура облезлого вида истошно орёт, гоня на реденькую цепочку моих людей стадо коров и лошадей. И умирает, получив стрелу прямо в распахнутый рот.