Присяга Российской империи
Шрифт:
Император Павел Александрович опять прикусил губу, отошел к окну, встал, закинув руки за спину и глядя на далекие огоньки на противоположном берегу Женевского озера. Офицеры молчали, не желая прерывать размышления государя. Прошло не менее десяти минут, прежде чем хозяин дома повернулся к ним. Голубые глаза смотрели спокойно и уверенно, тонкие губы были поджаты, на щеках играли желваки.
— Господа! Василий Андреевич, Константин Римович. Я благодарен вам за преданность и искреннюю заботу о нашем общем делом, и тем не менее… Тем не менее, я запрещаю вам готовить план реставрации монархии на случай террористического акта. Я не желаю,
Утро для Ильи началось в пять часов. Да оно и не удивительно — во Владивостоке, к времени которого он успел привыкнуть, уже вовсю шумел день, два часа пополудни. Примерно с полчаса он повалялся в постели, переворачиваясь с боку на бок, но, поняв, что заснуть больше не удастся, поднялся, принял душ, оделся в «спецодежду для выезда за рубеж» — шерстяные брюки, фланелевая рубашка, джинсовая жилетка, красно-синяя куртка, подбитая синтепоном.
Желудок настойчиво требовал что-нибудь в него положить. Время, по его мнению, было уже обеденное. Однако майор Ралусин взял себя в руки — копаться по холодильникам в чужом доме ему не хотелось. Вместо завтрака он решил немного подышать свежим воздухом, дожидаясь, пока проснуться остальные обитатели усадьбы.
На улице стоял густой предутренний туман. Солнце еще не появилось, но воздух уже наполнял рассеянный свет, какими-то контрабандными тропами сумевший пробраться из-за горизонта. Здесь было свежо, но не морозно. Никаких сугробов, ледянок, раскатанных катков. Словно не Новый год на носу, а Седьмое Ноября. Ралусин повернул направо, спустился на смотровую площадку, висящую над причалом с яхтой и двумя катерами, оперся на тонкие железные перила, глядя на серую воду. У самого берега скользили тени небольших, с мизинец, рыбешек и Лье сразу захотелось на рыбалку. Озеро большое, наверняка в нем кое-что и покрупнее водится.
Позади зашуршал песок. Илья оглянулся, и увидел пожилого человека лет шестидесяти, в очках, с короткой ухоженной бородой, в белой чалме и длинном, шелковом зеленом халате. Впрочем, судя по тому, что старик не мерз, а халат не свисал тряпкой с плеч — снизу было поддето нечто более существенное. Или, наоборот — шелк покрывал теплое толстое одеяние.
Незнакомец, покрутив головой, расстелил расшитый арабской вязью синий войлочный коврик с длинными войлочными кисточками, замер, склонив голову и сложив руки на груди. Небо стремительно светлело. Из-за ограничивающих озеро гор выглянул краешек ослепительного светила. Старик повернулся, поклонился коврику, опустился на него на колени, качнулся вперед, коснувшись лбом земли, что-то негромко запел. Поднялся, снова уткнулся лбом. Опять запел.
Илья покачал головой, но промолчал. И только когда старик поднялся, аккуратно свернув коврик, негромко произнес:
— И не лень же вставать в такую рань…
Незнакомец услышал, остановился, искоса оглядел Ралусина, усмехнулся.
— Аллах даровал нам чудо, подарил
— Да при чем тут Аллах? — не удержался Илья. — Просто Земля вокруг своей оси крутится, а Солнце светит постоянно. Вы в школе, случайно, не учились?
— Ты думаешь, что смог познать мир, язычник, только потому, что узнал одну тысячную из его тайн, — мягко укорил Ралусина незнакомец, — и погряз в гордыне. А я только что общался с Богом, прикоснулся к его мудрости, впустил его чистоту и любовь в свою душу. Поэтому во мне нет гордыни, во мне есть вера и счастье. Твоя же душа, язычник, сера и пуста, как старый забытый сундук. Этим ли стоит гордиться?
— Я не язычник, — покачал головой Илья. — Я православный.
— Да? — удивился старик. — И при этом ни разу не перекрестился, встречая рассвет?
— Это же не икона!
— Конечно нет, — пожал плечами незнакомец. — Молиться иконам — это идолопоклонничество, а вот рассвет — проявление воли Божьей, милость Аллаха. Трудно перепутать.
— Неправда… — это было все, что смог возразить Ралусин. В теологии он был не особенно силен.
— Что неправда? Что икона есть путь к идолопоклонничеству? Это слова Бога. Человек не может вдохнуть жизнь в нарисованные или изваянные им изображения людей или животных, но может сотворить из них себе кумира и еще раз отойти от единобожия. Поэтому изображать любых живых существ в любой форме — великий грех. Ля иля-ха илля Алла, Мухаммед расуль Алла. Нет божества кроме Бога Единого, и Мухаммед его посланник.
— Ерунда! — Возмутился Илья. — Тысячи лет наши предки рисовали и вырезали людей, и ничего из-за этого не случилось!
— Именно, что «тысячи лет», — сочувственно согласился старик. — Вы делали это, будучи язычниками, и продолжили грешить, став христианами. Именно поэтому Пророк назвал вас заблуждающимися. Искренне ищущими Бога, на заблудшими на этом пути.
— Все это ерунда, — отмахнулся Ралусин. — Я — православный, и нам все это Бог разрешает.
— Вот поэтому вы и молитесь иконам вместо того, чтобы молиться Богу.
— Неправда! Молятся не иконам, а святым! Или у вас в мусульманстве нет святых?
— Ну-ну, юноша, — усмехнулся незнакомец. — Коли ты столь искренен в вере, я должен только порадоваться за тебя. Ибо Пророк завещал нам уважать почитателей священной Книги. Да пребудет с тобой твоя вера.
Старик отвесил легкий поклон, прижав свободную руку к груди, после чего направился в сторону дома. Илья проводил его взглядом, и только после того, как незнакомец вошел в дверь, сообразил, что туман уже рассеялся. Наручные часы показывали семь — майор еще перевел их в аэропорту перевел их на местное время. Семь — это, конечно, еще не день, но о завтраке кто-то наверняка должен был уже позаботиться.
Ралусин оказался прав: в его комнате, на журнальном столике у окна, парил толстый фаянсовый кофейник, дожидались своего часа два бутерброда с белой рыбой под прозрачной крышкой и небольшая сахарница с серебряной ложечкой на витой ручке. Бывший пограничник едва успел «заморить червячка», как в дверь постучали:
— Илья Юрьевич, — вошел начальник охраны, — его величество хотел бы вас видеть.
— Да, благодарю вас, Константин Римович, — поднялся со стула майор, и мысленно порадовался тому, что уже успел привести себя в порядок.