Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Все ускоряется. Наши губы сомкнуты, пальцы сцеплены. Момент кульминации близок, на расстоянии одного вздоха, где-то в нижней части живота. Слившись воедино, мы напрягаемся, мы ищем, мы зондируем. Она все еще сидит, раскорячившись, забыв всякую стыдливость, всякую сдержанность, и я знаю, что это единственный путь, единственный способ достичь цели. Ничего больше не существует, кроме этого вулканического вращения, безумного трения наших наэлектризованных тел…
Вдруг она выгибает спину и кричит. Я хватаю ее за волосы и притягиваю к себе. Мгновение,
Происходит разрядка.
В эту секунду все во мне оправдано.
Через мгновение я снова становлюсь собой. Транс уже далеко. Я чувствую себя обновленным, чистым, опустошенным. На меня накатывает отчаяние. Стыд. Наступает прозрение. Я думаю о том самообмане, в котором прожил последние пятнадцать лет. О заблуждении, будто любовь к Богу способна заменить все.
О сострадании к «экзотическим подружкам», которые ничего не ведают, кроме секса. О своих иллюзиях… О мужских желаниях, не смиряемых христианской любовью. Я почти сердит на Манон за то, что ее стараниями на меня выплеснулось столько очевидных истин. Затем меня подхватывает волна жара. Я снова счастлив.
— Тебе хорошо?
В ее прерывающемся голосе слышались нотки облегчения и любви. Не отвечая, я пытался нащупать свои вещи, чтобы достать сигарету. «Кэмел» — зажигалка — затяжка. Я упал навзничь поперек кровати. Манон дотронулась указательным пальцем до моего лица и провела по лбу, по носу. Так прошло несколько минут. В комнате значительно потеплело. Стекла в окнах запотели. Я вытряхнул сигареты на тумбочку, чтобы сделать из пачки пепельницу.
— Сейчас сыграем в одну игру, — прошептала она. — Скажи, что тебе больше нравится во мне…
Я не ответил. Внезапно у меня в голове зажегся ослепительный свет. Укол чистого героина. Я чувствовал в себе только безбрежную тишину, бесконечную усталость.
— А ну-ка, скажи, что тебе нравится во мне?
Я приподнялся на локте и любовался ею. Передо мной было не только ее обнаженное тело, но все ее существо. Ночь срывает маски, хотя скрывает лица. Остаются только голоса. И душа. Конец причудам, социальным условностям, обычной лжи, которая рядит нас в разные одежды.
Я бы мог ей сказать, что в этот миг под чарами находится не любовник, а христианин. Мы будто бы прошли через исповедь. Освободились от всякого греха, отмылись от притворства. Парадокс, но мы никогда не были столь невинны, как после этих греховных плотских утех.
Вот что я мог бы ей прошептать… Вместо этого я забормотал какие-то банальности о ее глазах, губах, руках. Избитые слова, давно потерявшие всякое значение. Она тихо засмеялась:
— Очень плохо. Впрочем, не важно.
Манон легла на живот, потом положила подбородок
— А я тебе скажу, что мне в тебе нравится…
В ее голосе сквозила благодарность не только мне, но вообще жизни, ее сюрпризам, ее счастью. Ее дыхание выдавало, что она всегда верила в эти обещания и что эта ночь доказала, как она была права.
— Мне нравятся твои кудри, — начала она, накрутив на палец прядь моих волос. — Они всегда выглядят влажными, словно только что были обрызганы дождем. — Она провела указательным пальцем по моим нижним векам. — Мне нравятся круги у тебя под глазами, как будто вобравшие тени твоих мыслей. Твое узкое лицо. Твои кулаки, твои ключицы, твои бедра, такие гладкие, такие нежные, такие прохладные и в то же время железные…
Она дотрагивалась до каждой части тела, чтобы удостовериться, что все на месте.
— Мне нравится твое тело, Матье. Я хочу сказать: его жизнь, его движения. То, как ты выражаешь свои чувства с помощью жестов. Как ты резко поднимаешь одно плечо, когда в чем-нибудь не уверен. Как ты подпираешь подбородок двумя пальцами, как бы в поддержку своих слов. Как ты садишься, обрушиваясь, готовый тут же заснуть и вместе с тем напряженный до предела. Мне нравится, как ты прикуриваешь сигареты от своей большой зажигалки: сигарета в твоих тонких пальцах… Кажется, все воспламеняется: пальцы, рука, лицо…
Она продолжала, потирая мне виски:
— Мне нравятся все эти мелкие неловкости, осечки, волнения. Можно было бы сказать, что ты все не можешь найти место в этом мире. Ты каждый раз вламываешься в него в последний момент, слишком стремительно, слишком грубо. Никогда не уверенный до конца в том, что делаешь… Не обижайся, Матье, но в тебе есть что-то женское… Именно поэтому я сегодня вечером получила такое удовольствие. Ты угадывал инстинктом мои маленькие секреты, мои чувствительные точки… Для тебя это была знакомая почва, которая мало-помалу размягчалась под твоими пальцами…
Она рассмеялась и, взяв мою руку, стала ее гладить:
— Почему такой недовольный вид? Это ведь комплименты!
Она заговорила доверительным тоном:
— Я чувствую также дистанцию, уважение, почти страх передо мной, и это неудержимо меня волнует. Ты мужчина, Матье, в этом нет никакого сомнения. Но в тебе есть какая-то многомерность, которая меня повергает в трепет. В тебе соединено столько противоположностей! Теплый, холодный, стойкий, неуравновешенный, волевой, застенчивый, мужественный, женственный…
Холод возвращался. Мне трудно было убедить себя в том, что незнакомец, которого она описывала, — это я. Она обняла меня за шею и поцеловала:
— Но самое главное, у тебя внутри есть заноза, которая не дает тебе успокаиваться и придает тебе подлинность, значимость, которых я не встречала ни в ком другом.
— И даже в Люке?
Вопрос вырвался у меня случайно. Она встрепенулась:
— Почему ты заговорил о Люке?
— Не знаю. Ты его действительно знала, не правда ли? Он приезжал сюда?