Притворщики
Шрифт:
Убирая телефон в карман, он весело улыбнулся Полине:
— Ну вот и порядок. Теперь пойдемте.
Казьмин вылез из машины, обошел ее, открыл дверь, помог Полине выбраться. Чуть слышно пискнул центральный замок, и Казьмин, слегка придерживая Полину под руку, повел ее ко входу в парк.
— Мне больше нравится дикая часть парка, а вам?
— Не знаю, — Полина пожала плечами, — Если честно, я редко бываю здесь.
Правду сказать, Полина бывала в Пушкине считанные разы. Царскосельские красоты не то чтобы оставляли ее равнодушной… А впрочем, что уж тут — действительно, Полина совсем не горела желанием снова и снова лицезреть знаменитые пригородные достопримечательности.
— Ага… — задумчиво протянул Казьмин. — Тогда, раз вам все равно, я покажу вам места, которые люблю сам. Только предупреждаю на всякий случай: у меня не очень обычные пристрастия в этом парке. Я люблю руины.
— Что?
— Руины, — повторил Казьмин. — Развалины. Это может показаться странным, но ничего не поделаешь: восстановленные памятники привлекают меня значительно меньше. Как вы, не будете против, если я потаскаю вас по всяким историческим развалюхам?
— А почему бы и нет? — охотно согласилась Полина. Из поставленной Власовым задачи позволить Казьмину всё самой легкой частью было позволить ему таскать себя по руинам.
Они медленно шли по узкой извилистой аллее. Хотя эту тропу только с натяжкой можно было назвать аллеей. Давно запущенная, со свисающими прямо под ноги ветвями придорожных кустов, тропа вела к обшарпанному грязно-желтому фасаду когда-то, видимо, величественного строения…
— Многие сюда предпочитают не заглядывать, — говорил Казьмин, пока Полина рассеяно осматривала нескончаемую стену, вдоль которой они шли. — Людям кажется это неинтересным, неприглядным, отталкивающим. В чем-то они правы. Я тоже не поведу вас внутрь. Чего там только нет: проломы, прогнившие балки, мусор… Но достаточно просто пройти мимо, и уже можно понять, что эти стены многое слышали, видели, многое знают. И замазать все это свежей штукатуркой, заменить перекрытия и повесить замки на новые железные двери — это не меньшее варварство, чем то, что дворец довели до такого состояния. Реставрация, если она когда-нибудь грянет, будет самым настоящим насилием…
— Любопытно, — усмехнулась Полина.
— Да, разумеется… А вот скажите, Полина, вы были в Литве, в Тракае?
— Нет, не довелось. Но тракайский замок я представляю. Читала статью в журнале. С картинками, — усмехнулась Полина.
— Вот то-то и оно, что с картинками, — как-то очень невесело отозвался Казьмин. — Я был в Тракае три раза. Впервые это случилось в восьмидесятых. Тогда литовцы только мечтали о реставрации замка. Казармы гарнизона были наполовину разрушены, башенки на замковых стенах в руинах… Но какое же сильное впечатление все это производило! Машина времени — детская игрушка в сравнении с тем, что делали с человеком эти стены… Потом, лет через пять, я побывал в Тракае еще раз. Там заканчивали надстраивать башенки, а казармы были в строительных лесах. Вы не поверите, Полина, но такая мелочь может испортить настроение… Я долго бродил по мостам, галереям, по музейным залам, и мне казалось, что стены вопили: «Не трогайте нас! Мы еще столько можем вам рассказать!» Тогда я дал себе слово, что больше в Тракай не поеду…
— Но поехали?
— Да, так получилось. Компания, в которой я оказался, непременно хотела посмотреть замок. И я не устоял, — грустно покачал головой Казьмин. — Я, помню, чуть не плакал, когда увидел эти вылизанные, отстроенные заново стены, эту новую черепицу на скатах, деревянные детали, покрытые пинотексом… Я, конечно, понимаю, что лучшие кирпичные заводы Европы поставляли стройматериалы, что реставраторы
Казьмин замолчал, печально улыбаясь.
Запущенный дикий парк словно грустил вместе с ним. Многие деревья уже облетели, на кустах шиповника среди пожухлых листьев еще багровели не успевшие засохнуть ягоды. Неухоженные тропинки, протоптанные любителями одиноких прогулок сквозь редколесье, перетекали одна в другую, но «культурная» часть знаменитого парка по-прежнему оставалась где-то далеко. А здесь соседствовали умиротворенный покой и неожиданно острая печаль.
Несмотря на выглянувшее наконец солнце это было весьма холодное утро. Полина пожалела, что не надела свитер потеплее. Да и пальцы на ногах, чем дальше, тем больше подмерзали.
Казьмин, наконец, прервал затянувшееся молчание:
— А в Дрездене вы были?
— Была, давно уже, — кивнула Полина, невольно обрадовавшись, что о новом предмете разговора знает не понаслышке.
— Застали развалины в центре города?
— На десятиметровой высоте там в камнях росли березки, — улыбнулась Полина своим воспоминаниям. — И это в ста метрах от Сикстинской мадонны… Немцы говорили, что у них нет средств на восстановление.
— И хорошо, что не было, — кивнул Казьмин. — Я гулял по Дрездену в вечерних сумерках после грозы. Представьте себе: быстро бегут черные облака, в прогонах между ними — багрово-желтое закатное небо, и на этом фоне — прекрасный оперный театр, золотые статуи и… брошенные на произвол судьбы руины, пристанище местных демонов и хранилище нездешнего знания… Это было просто здорово. Говорят, теперь там многое восстановили. С тех пор я избегаю визитов в Дрезден, хотя друзья все время зовут… А в Вильянди? Полина, вы были в Вильянди?
— Я даже не знаю, где это, — призналась Полина, и ей почему-то стало стыдно.
Но Казьмин без малейшего раздражения пояснил:
— Вильянди — крошечный городишко в Эстонии, сущий медвежий угол. Когда-то там был древний замок. Он разрушен еще в незапамятные времена. Теперь это даже не развалины, просто груда камней, посыпанных песком. Туда привозят туристов, они минут десять слушают историю экскурсовода, лазают по камням и уезжают… А я ходил вокруг несколько часов, сидел на них, лежал. Даже разговаривал с ними. Мне после этого стало казаться, что я эстонский язык немного понимать стал. Камни научили. И что замечательно, вильяндийский замок уже никто не станет реставрировать. Те камни будут сочиться тайнами времен…
— Если никто не купит эту землю под застройку, — брякнула Полина и невольно испугалась болезненной гримасы Казьмина.
— Если такое произойдет, я попытаюсь ее перекупить, — твердо заявил он. Потом покачал головой. — А вы просто источаете пессимизм, Полина.
— Это не пессимизм, Валерий Петрович, — вздохнула она. — Это прагматизм.
— Ох уж мне этот прагматизм, — сурово проворчал Казьмин. — Женский прагматизм — это страшная сила. Разрушительная…
— Похоже, женский прагматизм некогда здорово вам насолил.
— Вы попали в точку, — согласился Казьмин. — Много лет назад я развелся, не выдержав натиска женской практичности.
— Печально слышать. И что же было причиной?
— Знаете, Полина, мне даже стыдно об этом рассказывать. Таким нелепым это кажется теперь.
— Так и не рассказывайте, — легко согласилась Полина.
— Боже мой, Полина, вы совсем замерзли! — вдруг воскликнул Казьмин, словно совершенно забыл о предыдущей щекотливой теме.