Привал странников
Шрифт:
Делать нечего, сели. Смирнов - в кресло, а Казарян с Аликом - на пуфики.
– Красуешься, подонок, - сказал Казарян.
– Перед собой красуешься!
– А что мне остается делать?
– Греков отхлебнул еще раз и поставил стакан на стол.
– На колени перед вами валиться, прощения просить? Не буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я на колени ни перед кем не встану.
– А не за так встал бы?
– спросил Алик.
– Обязательно и с удовольствием. Ба!
– Греков энергично растер опухшие веки.
– Как все
– Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их бетоном?
– тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как дитя:
– Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.
– Слабинка-то твоя в чем?
– тактично допрашивал Смирнов.
– Глебушку Ферапонтова пожалел, - признался Греков.
– Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть можешь!
– ты канал основных своих поступлений пожалел, - презрительно сказал Смирнов.
– Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.
Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и признался:
– И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!
– Послушай, Влад, - начал Алик, - если бы тебе все сошло, ты бы мог вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь жизнью?
– И еще как!
– с тоской по недостижимому признался Греков.
– Какая же ты гнусь!
– сказал Алик и встал с пуфика.
– Ну да, гнусь!
– Греков тоже поднялся.
– Жила-была гнусь. Она родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности, вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так, что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко, чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось. Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили, очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно: откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!
– Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, - оценил грековский монолог Смирнов.
Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и, движением кадыка прогнав напиток вниз насильно - больше просто так в него не входило, ответил не на заданный
– Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым возможностям.
– Ты ж меня знал, - с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на пуфик.
– Знал, что я кое-чего могу.
– Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю, Саня?
Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал:
– Когда в человеке еще болит душа, когда его еще мучает совесть, когда он с презрением и ненавистью оглядывается на свою прошедшую жизнь, самоубийство, наверное - кризисное малодушие, тогда, вероятно, надо не давать, спасать, выручать. А у тебя вместо души - свалка, помойка, сортир. И самоубийство есть последняя возможность проявить остатки мужского характера. Мы даем тебе этот шанс.
– Спасибо за внимание, - поблагодарил Греков, застегиваясь и заправляя рубаху в штаны.
– Но не стоит беспокоиться.
– Надеешься, скот, - окончательно понял Смирнов.
– А зря. Команда-то тебя с потрохами заложит. Да и все дело с "привалом" - чудовищный и непрофессиональный риск.
– Так надо было. И не мне одному.
– Греков наконец удобно устроился в кресле, что ему доставило удовольствие - видно было по лицу.
– Ну, а насчет команды... Ты старый, Саня, но глупый. Команда, о которой ты так важно рассуждаешь, снизу, а еще есть - команда сверху. Команда, которая дает команду.
– На веревочки уповаешь?
– полюбопытствовал Смирнов.
– Не веревочки, Саня, а канаты, даже тросы скорее. Вытянут. Кому же охота пропадать вместе с незадачливым Грековым?
Казарян, который, вроде бы не слушая, ходил вдоль стен гостиной, рассматривая картины, вдруг обернулся и сказал:
– Усадебка Жуковского, эскиз Судейкина, весенний пейзаж Бирули - все это из коллекции зверски убитого и ограбленного Кулакова, дорогой ты мой гражданин Греков. Миня Мосин подтвердит, что эти картинки он идентифицировал в чудном домике, где обреталась твоя команда. Та, которая снизу. А теперь вот они, картиночки, у тебя на стенке!
– Мелочовка, Рома, сам знаешь, что мелочовка!
– уже азартно кричал Греков.
– Простительная неразборчивость страстного любителя живописи, который понадеялся на порядочность посредника-продавца.
– Посредник - команда?
– тоже в азарте спросил Казарян.
– Твоя команда?
– Молчать!
– рявкнул Смирнов, и все замолкли. Тогда он добавил спокойно: - Тебя сдадут, Владлен. И выбора у тебя нет. Если даже и к стенке не поставят, то уголовники в лагере удавят. Готовься. Скоро, очень скоро сюда явится Ларионов с ордером на арест.