Привал странников

Степанов Анатолий Яковлевич

Казарян проследовал за ним, Ларионов - в ванную, затем в ванную удалился Смирнов, а генерал, сняв и аккуратно повесив на спинку кресла мундир, расположился в кресле, в ожидании и от нечего делать пощелкивая подтяжками.

А время шло. Прекратив щелкать, Ларионов недовольно осведомился:

– Скоро вы там?

Устроились наконец на кухне. Все. Крепчайший чай после бессонной ночи - единственное для москвича спасение. Генерал взмок лицом, Смирнов раскраснелся, тем самым выявляя следы побоев, у Казаряна щетина на щеках отчетливо приобрела сероватый оттенок.

–

Хорошо!
– прикончив вторую чашку, понял Ларионов, сладострастно постанывая.

– Так что ты от нас хочешь, Сережа?
– взял быка за рога Смирнов.

– Вот прямо так и сказать?
– генерал откинулся на стуле и опять выстрелил дуплетом из двух подтяжек.

– Именно, - подтвердил Смирнов, а Казарян позволил себе объяснить: Здесь не пальцем деланные, генерал.

– Уж что, что, а это я знаю!
– согласился с ним Ларионов и вдруг решился: - А что, ребятки, у вас нет желания навестить его в последний раз?

– Есть, - сказал Алик и добавил: - Тем более что на субботу мы приглашены.

– А вы сегодня, чего тянуть?
– отвечая Алику, генерал обращался к Смирнову: - И прямо сейчас, пока он надеется еще, а то, как к восьми машина не придет, он просечет все до конца. Который у нас час?

– Полшестого, - ответил Алик, глянув на кухонную кукушку.

– Прелестно!
– обрадовался Ларионов.
– Полчаса здесь еще можете прокантоваться, привести себя в божеский вид, а за час, к семи, доберетесь. Да, дачка-то в водоохранной зоне, заезжайте туда со стороны Пирогова, на тамошнем посту будет вам пропуск. А уж к девяти я и сам постараюсь быть. Договорились?

– Да, - решил Смирнов.

– Тогда я пойду, - генерал с облегчением поднялся.
– Мне бы за эту пару часов Ферапонтова успеть растрепать...

– Ты поспокойнее с ним, Сережа, - посоветовал Смирнов.
– Не дави. Что надо, он и сам тебе скажет, деваться ему некуда. А разозлишь - замолчит, это тебе не урка рваная.

– Знаю, Саня, все знаю, - быстро заверил его Ларионов и двинул из кухни. И уже из коридора: - Будьте здоровы!

Помылись, побрились, переоделись и ровно в шесть отправились в дорогу. Заправились по соседству, через бульвары выехали на Сретенку.

– Господи, опять Ярославка!
– зарыдал-таки Казарян.

– На Осташковское свернем, - успокоил его Алик.

Свернули на Осташковское, пронырнули под Кольцевой, проехали верст пяток: и сюрприз - окружила всепроникающая вонь образцового свинохозяйства.

Мелькнуло страшное, как лес после атомной бомбардировки, бесчисленное семейство антенн на растяжках - хозяйство радиоглушителей, дары карьеров, заполненных водой, появилось и водохранилище с пансионатом на том берегу. Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом поля, деревня, опять поля, и вновь деревня...

Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:

– Кто из вас товарищ Смирнов?

– Я, - отозвался Смирнов и протянул паспорт.

– Проезжайте.

Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как по волнам, дорога

шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.

Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали под козырек.

– А зачем мы все-таки к нему едем?
– запоздало спохватился Казарян. Злорадствовать?

– По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу знать: ради чего?
– ответил Смирнов.

– Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он, кстати, помогал мне. Я думал, что это - честная товарищеская взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты - мне, я тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить, - сказал Алик.

– И вознесся меч карающий, - резюмировал Казарян.

В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла, окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой изгородью - туя, что ли?

– Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные террасы... Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, распахнута на обе створки.

Господи Иисусе, чудно под Москвой,

В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,

– ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.

А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все вокруг. Чудно под Москвой.

Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к входу и выходу.

В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос, небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся на столе, были неотрывной частью тела их владельца.

Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.

– О, явились!
– почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не меняя позы.
– Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо надеялся. Выпить хотите?

И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.

– Не суетись, - сказал Алик.
– Пить с тобой мы не будем.

– Зато я буду, - ответил Греков.

– Ради чего ты, скот, меня убивал?
– подал наконец голос Смирнов.

– Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного?
– Греков отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное.
– Да вы что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.