Приватная жизнь профессора механики
Шрифт:
Наташа с рыданиями призналась, что, конечно же 'дала' ему, муж всё-таки, а обманула, чтобы не нервировать меня.
– Что теперь делать, что теперь делать!
– причитала несчастная обманщица в отчаянии. Да и я был недалёк от этого - не хватало только этой новой 'могилёвской' болезни, которую принёс из этого города 'наш муж' Игорь. До меня, кажется, стал доходить тайный и ужасный смысл названия этого города:
Я снял простыню, чтобы посмотреть пятна 'на просвет' и обомлел: на матрасе лежали раздавленные в блин мои любимые фрукты - 'фей-хоа'! Видимо, вечером я их второпях положил
– Наташа, а ведь бутылка с тебя!
– сказал я плачущей леди загадочным тоном. Леди повернула ко мне удивлённое, заплаканное, с фингалом лицо, а я поднёс к её носу раздавленные фрукты с непривычными запахом и для русского уха названием.
– Ети твою мать!
– только и сумела произнести моя прекрасная леди.
– Маму не трогай!
– пригрозил я ей, и послал её, радостную, в магазин - за бутылкой.
С тех пор непривычное для русского слуха название этой экзотической фрукты стало для меня ещё и неприличным:
Счастливая новогодняя ночь
Эффект двойной удачи - избавления от мужа и неизвестной болезни, поверг меня с Наташей в эйфорию, а она, в свою очередь, в загул. Мы и так вели не особенно скромный образ жизни, а теперь и вовсе перестали стыдиться общественности. Ходили на виду у всех в ресторан 'Утёс', имевший в городе дурную славу, и напивались там до чёртиков. А по ночам бегали в этот же 'Утёс', где у сторожихи Гали можно было купить пол-литра 'Российской' за 5 рублей (вместо 3,62 в магазине).
Но неумолимо приближался Новый 1968 год. Про студентов мы (я то ничего, у меня занятий не было, а вот Наташа была задействована в учебном процессе!) совсем уже позабыли, как вдруг часов 9 утра в дверь квартиры зазвонили.
Наташа вскочила с матраса и, подбежав к двери, грозно спросила: 'Кого носит в такую рань?'.
Я не слышал, что ей ответили, но в комнату она вбежала резво и приказала: - Матрасы - в ту комнату, сам тоже! Забыла про зачёт, который назначен на 8 часов утра! Студенты припёрлись!
Я 'мухой' оказался с нашими матрасами и подушками в маленькой комнате, туда же полетели пустые бутылки и остатки закуски, после чего дверь закрылась. По своеобразному гулу я понял, что в большую проходную комнату запустили группу. Платье и бельё Наташи валялись на её матрасе, и я понял, что она принимает студентов в тонком, старом и рваненьком халатике на голое тело! Хотя бы волосы в порядок привела, а то шиньон ведь на боку висит!
– Все заполните зачётки, чтобы мне осталось только подписать!
– услышал я голос Наташи, не пришедшей ещё в себя после вчерашнего. Студенты, сопя, принялись заполнять: 'Химия - Летунова - зачтено - 29.12.67', после чего доценту Летуновой, то есть Наташе оставалось только расписаться. Ведомость предусмотрительные студенты тоже принесли с собой. Наверное, лаборант помог, так бы не дали.
За десять минут с группой было покончено. Студенты говорили 'спасибо', и по одному выходили на лестницу. Покончив с группой, Наташа, улыбаясь, вошла в маленькую комнату. Шиньон,
В Тольятти, городе в Жигулях, где к историческому заводу, начавшему выпуск знаменитого 'Жигулёвского', ходил городской автобус ? 104, пива днём с огнём не отыщешь! Совдеповский парадокс, который я называю 'шахтинским синдромом'. Побывав как-то зимой в командировке в городе Шахты, где терриконы стоят прямо в городской черте, я замёрз в номере гостиницы. И на мой вопрос - в чём дело?
– администратор ответил: 'Угля нет!' А уголь можно приносить прямо с улицы вёдрами!
Но дело не в шахтинском синдроме, а в том, что я уже начинал спиваться и понимал это. Наташа - героиня! Я встретился с ней через четверть века после описываемых событий, и она была жива-здорова, даже продолжала работать доцентом. Правда, уже не в Тольятти. Но, как минимум, пара мужиков живших с ней после меня, померли от пьянства и такой жизни. Помер бы и я, если бы:
Если бы ни прибежал, запыхавшись, утром 31 декабря к нам в 'берлогу' Гена Абросимов, и ни поставил бы меня в известность, что приехала моя жена и ждёт меня у Лены.
– Я сказал, что ты в институте, и что я приведу тебя!
– А я как, что я останусь на Новый Год одна!
– захныкала Наташа.
Гена сказал мне: 'Иди домой, а я с ней разберусь!'.
Я 'по-армейски' быстренько оделся и трусцой побежал в общежитие. Лиля еле узнала меня. Кожаного пальто и шапки она не видела вообще, а, кроме того, я уже с неделю не брился и оброс симпатичной чёрной бородкой.
– Это ты?
– только и спросила изумлённая Лиля.
– Бороду отпускаю!
– ответил я, и, будучи человеком исключительно правдивым, так и поступил.
Начиная с этого дня, я носил бороду в течение тридцати с лишним лет. Потом я сбрил её 'под ноль', как и волосы, хотя всегда носил длинную, до плеч, причёску. Так я почти в пятьдесят лет коренным образом изменил свой имидж. А что меня побудило к этому - расскажу после.
Я привёл Лилю в мою комнату, и она, конечно же, сразу поняла, что комната нежилая. Всё покрыто слоем пыли, но были и другие, понятные только женщинам и разведчикам признаки. Вытряхнув простыню и одеяло, я после недолгих расспросов, положил жену отдыхать, а сам пошёл делать закупки к встрече Нового Года в комнате общежития.
К вечеру в моей комнате уже был поставлен большой стол, составленный из моего столика, двух тумбочек и большого листа текстолита. Его покрыли бумажной скатертью, поставили пять приборов - что-то от Лены с Геной, а что-то купили. Было шампанское, вино из Грузии, коньяк и водка. Даже 'ёлка' - маленькая сосна, вырубленная мной в бору, метров за двести от общежития, тоже была.
Деньги мне платили, по моему понятию, огромные - за что только, непонятно. Портят людей 'халявные', не заработанные ими деньги, вот и меня за пару месяцев без работы, эти деньги чуть не сгубили. Если бы их не было, то я разгружал бы уголь или перетаскивал мясные туши, а не бросился бы в пьянство и разврат.