Приворотное зелье
Шрифт:
Многое из первых съемок в моей жизни забылось, но прекрасно помню впечатление от просмотра отснятого материала, когда я увидел себя на экране.
Я был ошарашен и ничего не понимал. Да и что можно было понять из много раз повторяющихся дублей и отдельных кусочков роли. Я не представлял себе, как из этих отрывков получится образ и сама картина. И вообще все было непривычно: обстановка на съемочной площадке, работа над ролью, поскольку снимать ее начинают часто с середины, а то и с финала, когда ты еще не знаешь, как будешь играть всю роль…
При всем при том ты полностью подчинен режиссеру: он видит фильм в целом, видит лица героев, слышит, что они говорят… Кино — это
Театральный спектакль так создать нельзя. Работа актера в театре — бег на длинную дистанцию, где нужны и стратегия, и тактика, и расчет сил, и распределение дыхания. Здесь актер должен уметь ощущать роль целиком. И не только ощущать, но и от действия к действию воплощать эту роль на сцене, на глазах у зрителей. Здесь нет при неудаче спасительного «стоп!». Играется спектакль каждый раз набело, без черновиков.
Театр — это прежде всего актер. Как бы долго ни шли репетиции и как бы ни был прекрасен режиссер, но открывается занавес, и именно актер остается один на один с публикой. Он полпред и драматурга, и режиссера, и театра.
В кино режиссер может монтажом, музыкой, ракурсом видения спрятать актерские недостатки и выигрышно подать сильные стороны. В театре этого сделать нельзя. Потому-то театр и воспитывает актера, что здесь больше простора для его самостоятельной работы над ролью.
А главное, самое притягательное — это непосредственное общение со зрителем. Именно в театре актер обогащается опытом, который поможет ему на киносъемочной площадке, где нужно в короткое время сыграть роль, которая потом останется неизменной на экране. И он вспоминает глаза зрителей, чтобы ощутить, кому он адресует свою игру.
Однако, как бы ни были различны условия работы актера в кино и театре, как бы ни отличались требования экрана от требований сцены, сами по себе принципы актерского творчества остаются неизменными.
Настоящая творческая жизнь немыслима без театра, без сцены, без публики. Но правда и то, что сейчас трудно представить себе жизнь актера без кино. Со мной согласится каждый, кто хоть раз испытал то удивительное чувство, когда сидишь в кинотеатре и смотришь на свою работу со стороны, мысленно представляя поражающий воображение зрительный зал на десятки миллионов мест.
Ощущение мощи кино пришло ко мне не сразу. Ю. П. Егоров привел меня в мир кино и дал возможность подивиться чудесам и хитростям кинематографа. После работы в картине «Они были первыми», честно скажу, у меня осталась какая-то сумятица в голове. Юрий Павлович предложил мне сниматься в своих последующих картинах: «Добровольцы», «Простая история». Я постепенно постигал особенности актерской работы в кино, его законы.
Егоров обладал светлым восприятием мира и человека. Все его фильмы тому подтверждение. И его обращение к романтически приподнятой лирической поэме Е. Долматовского «Добровольцы» было закономерным. А находящаяся в самом расцвете своих творческих сил и женской красоты Элина Быстрицкая, угловатый и открытый Петр Щербаков, озорной и лирический Леня Быков и, вероятно, я с моими какими-то подходящими к этой картине свойствами составили тот разноликий, но верный образ комсомольцев-добровольцев, который существует на экране вот уже много лет.
Мы были зелены и молоды. Мы были беспечны и самоуверенны. Мы были наивны. Но и тогда, в нашей молодой и угловато-острой группе, Леонид Быков занимал свое, никак не защищаемое им, но только ему принадлежащее место. Мы все были почти однолетками, но вежливость,
По-разному завязываются актерские дружбы. Иной раз снимаешься с человеком в двух-трех картинах, а отношения не налаживаются. Все нормально, но что-то не складывается. А с другим и после одной совместной работы будто век дружили. Потом можно долго не видеться, но встретишься — и все на месте, будто и не расставались. Такие у меня отношения с Алексеем Баталовым, так же было и с Петром Щербаковым.
С ним рядом я чувствовал себя, если коротко определить, в полной безопасности. Есть люди, с которыми опасно, от которых неизвестно чего ждать. Они могут взорваться, если ты, по их мнению, что-нибудь не так скажешь. С такими ты в напряжении, как в окопе. С Петей Щербаковым всегда было спокойно и хорошо: если ты ошибешься, сглупишь, если даже погладишь его не по шерстке — он воспримет это нормально, по-человечески. При своем мужланистом виде он был глубинно интеллигентным человеком, мягким и добрым. Жаль, что в кино его использовали, несколько ограничивая его возможности, загоняя в определенный типаж и тем укорачивая амплитуду его творческих возможностей. Его талант особенно проявлял себя в театре. Но у актерской работы в театре мотыльковый век…
Когда бы и где ни зазвучала песня «Комсомольцы-добровольцы», мне всегда вспоминаются съемки в настоящей метростроевской шахте, спуск в нее в какой-то бадье, колдовски прелестные весенние Сокольники, дух дружбы и доброжелательства, который царил в нашей группе.
Сегодня мне видно, что многое в «Добровольцах» наивно, видно, какие мы там зеленые и неопытные. Но лиризм и искренность фильма и сейчас, мне кажется, трогают многие сердца, как и полюбившиеся народу песни на музыку Марка Фрадкина. Кому не взгрустнется над этой: «А годы летят, наши лучшие годы летят. И некогда нам оглянуться назад».
Много воды с тех пор утекло, кто-то ушел уже навсегда. Но кино. Оно сохранило нам и лично мне товарищей наших. И Петю Щербакова. И Леню Быкова. А с ними и нашу боевую юность.
Годы молодости. Тот критический период жизни, когда каждый шаг решает судьбу, когда собираешь для него все свои силы. Роль, которую играешь, или фильм, который снимаешь, могут стать первой ступенькой лестницы вверх или началом падения. Жизнь тогда существует между «да» и «нет». Нейтралитета быть не может. И все впервые — как первая любовь.
В конце пятидесятых годов я снялся в картине «Дом, в которой я живу». В картине трепетной, взволнованной и целомудренной. Она имела настоящий, без подтасовки, успех и у нас и за рубежом. И сейчас, когда прошло так много лет со времени ее создания, она сохраняет свою чистоту и нравственную ценность.
Ее делали Лев Кулиджанов и Яков Сегель — люди, принадлежащие к особому поколению. Молодые, они уже имели опыт войны, а потому понимали, что значит спокойствие мира, из чего складывается простое человеческое счастье. Они снимали картину, как и жили, — между «да» и «нет». В этом смысле они были максималисты.