Приз
Шрифт:
Но ведь прийти одновременно нельзя.
В том-то и дело, что одновременно к финишу прийти нельзя, Кронго знает это. Пусть на несколько сантиметров, даже — миллиметров, но кто-то должен быть впереди.
Гул расходился кругами… Красное, белое и цветное на трибунах, до этого дрожавшее, сейчас лишь переливалось чуть заметной зыбью. Потом все вокруг стихло — все ждали результатов фотофиниша.
Да, все должен был решить фотофиниш.
Кронго хорошо знал, что это такое. Несколько человек, уединившись в судейской, должны были просмотреть финишный бросок двух лошадей, тщательно изучив положение их голов на большом экране. Эти несколько
— Внимание… Первое место, а с ним Приз…
Конечно, абсолютного равенства на финишной линии не может быть; Кронго знал это — его не может быть никогда. Да и что могло значить это равенство; равенство, когда морда одной лошади именно в ту долю секунды, в тот миг закрывает другую — линия в линию, силуэт в силуэт; когда они сливаются воедино именно здесь, на хрупкой, тончайшей границе, именуемой финишным створом? Такого равенства нет; есть только легкие толчки, создаваемые движением механизма проекционного аппарата, легкие движения сфотографированных лошадиных морд: вот одна впереди, вот другая; снова — толчок, впереди одна… новый толчок — вторая. Определить точное положение невозможно… Кроме того, наверняка треть состава жюри — люди Генерала. Но дело даже не в этом. Дело в том, что равенства нет; равенства не может быть… Отец виноват, он виноват перед судьбой в том, что неправильно провел бег; он не должен был освобождать бровку. За это и должна сейчас последовать расплата. Но, может быть, расплаты не будет… Нет, еще немного — и рассеется надежда, слабая надежда, что расплаты не последует… Теперь это зависит не от отца, а от случая… от дуновения ветра… от настроения судей… их честности… от тысячи других причин. Вот на экране морды Гугенотки и Корвета, ставшие фотоотпечатками; он представляет себе эти движущиеся по сигналу тени, их рывки, их положение на створе… Это положение может быть истолковано по-разному — настолько неясным, настолько обманчивым может показаться их попеременное продвижение на экране, их неуловимый проход, неясный переход сквозь тончайшую нить створа.
Какая гробовая тишина; именно — гробовая… Даже конюхи, выбежавшие сейчас сюда, к бровке, молчат. Сейчас, стоя у бровки, прислушиваясь к напряженной тишине, нависшей над полем, Кронго понял — они проиграли. Он понимает все, что может произойти в судейской. Нет равенства; вот в чем дело. Нет, его нет. Конечно, есть еще какая-то надежда; он все еще верит, что преимущество Гугенотки было на финише достаточно явным… присудить Приз Генералу просто так нельзя… ведь финиш заезда будет показан в видеозаписи… кроме того, фотоматериалы финиша, если решение судей покажется им с отцом пристрастным, можно затребовать потом официальным порядком… Можно даже начать процесс; но ведь он понимает сейчас, что все это — пустое, об этом даже смешно думать.
— Внимание… Первое место, а с ним Приз…
Там, где дело будет касаться доказательств, они с отцом бессильны против Генерала. Глупо даже думать об этом. Да — они будут выглядеть смешно, доказывая сомнительную победу в заезде, где Корвет совершенно справедливо считался единственным фаворитом.
Вина отца в том, что он неправильно построил заезд, освободил бровку и позволил Генералу достать его… Только в этом… Только в этом…
Тишина. Гробовая тишина.
— Внимание… По результатам фотофиниша решением жюри…
Отцу не могли дать первого места; не могли, даже если бы Гугенотка выиграла полноса… нос… полголовы…
— Внимание…
Было видно, как отец едет сюда по боковой дорожке. Он проехал мимо, не шевельнувшись,
Все правильно — в конюшню ехать еще рано, отец должен дождаться решения жюри… Бесполезно что-то говорить; что-то объяснять; можно только ждать; но зачем ждать? Зачем ждать, понимая, что равенства нет; его нет, его не может быть, вот в чем дело.
— Внимание. Бег на первом месте, а с ним Приз…
Равенства нет. Но есть же еще какая-то надежда.
— По результатам фотофиниша… Бег на первом месте…
Провал. Тишина. Это — целая вечность. Вечность.
— Закончил выступавший под номером вторым Корвет.
Выступавший. Какая чушь. Два раза — выступавший. Какая ерунда. Равенства нет. Его нет — ведь все это так просто. Его не может быть.
— Корвет выступал под управлением мастера-наездника Тасма.
Равенства нет. Его просто нет.
— Корвет показал резвость одна минута сорок девять секунд…
Какая чепуха все, что он думал о равенстве.
— Ту же резвость показала выступавшая под третьим номером Гугенотка…
Вечность. Целая вечность. И — пустота.
— Гугенотка выступала под управлением мастера-наездника Дюбуа.
Равенства не может быть. Вот в чем дело. Равенства не может быть никогда.
Прошел час. Диомель занимался с Гугеноткой. Они с отцом сидели в жокейской и молчали. Как тоскливо было это молчание. Он помнит эту тягостную тишину. Им не хотелось говорить. Они сидели, тупо разглядывая стену. В ушах у Кронго все еще стояло: «Внимание… Первое место, а с ним Приз… Внимание… Первое место, а с ним Приз…» Потом голос, звучавший в репродукторе, ушел, растворился. Прибежал мсье Линеман. Он был потным, покрасневшим, галстук сбился набок.
— Эрнест… Эрнест, очнитесь… — все это, этот сбитый галстук, пунцовое лицо было так не похоже на всегда спокойного, неторопливого продюсера. — Эрнест! Да черт вас возьми, очнитесь… — мсье Линеман присел на корточки. — Вы были на полголовы впереди… Я ясно видел, я сидел на самом створе! Вы были впереди! Эрнест, да очнитесь же вы, это видели все! Эрнест!
Наконец мсье Линеману надоело кричать. В жокейской стало тихо.
— Мсье Линеман, оставьте меня, — отец закрыл глаза. — Мне сейчас не до вас. Прошу вас — уйдите.
— Перестаньте, Эрнест! — мсье Линеман покраснел еще больше, вскочил, оскалился, схватил отца за плечи, затряс. — Перестаньте, не будьте дураком! Вы победили! Вы! Полголовы! Вы понимаете? Это все видели! Я буду судиться, черт их возьми! Я вытребую документы!
Возникла какая-то надежда. Может быть — мсье Линеман прав…
— Оставьте меня, мсье Линеман, — отец осторожно освободился. — Я не был первым. Была голова в голову.
— Заткнитесь! — странно, что мсье Линеман, всегда выдержанный и тактичный, так кричит. — Заткнитесь, Эрнест! Голова в голову… Вы великий наездник, великий, черт вас возьми! Но вы дурак! Дурак! Вы думаете, мне нужны деньги? Плевал я на деньги! Плевал! И на Приз плевал! Сейчас дело касается не денег! Не денег! А чего-то большего! Вы слышите? Большего! Вы должны подать в суд!
Отец молчал, осторожно пытаясь носком сапога снять другой сапог.
— Что вы молчите, Эрнест? Я же не могу подать в суд за вас! Ну?
— Какой суд… — отец наконец снял сапоги. Стал стаскивать панталоны. Швырнул их на пол. Открыл кран в углу, плеснул в лицо. — О чем вы говорите, мсье Линеман… Суд…
— Процесс поведу я! Я найму лучшего юриста! Слышите, Дюбуа? Мы выиграем! Или — привлечем внимание! Это нужно! Остальное вас не касается! Пишите заявление. Ну? Сейчас же… Сейчас же, слышите? Эрнест!