Приз

Ромов Анатолий Сергеевич

Диомель схватил Кронго за локоть. Кронго покосился, — кажется, Диомель сейчас ничего не ощущает и не видит, кроме шеренги лошадей.

— Молодец, старушечка, — прошептал Диомель. — Молодец, старушечка… Впритирку, вплотную… Так их… Молодец, старушечка…

— Выравнивайтесь! — прогремел голос в репродукторе. — Выравнивайтесь! Пятый номер, подтяните лошадь!

Ипподром глухо шумел; это была реакция, сейчас все следили, как лошади подходят к старту, как завоевывают или отдают сантиметры.

Лошади пошли быстрее; Гугенотка по-прежнему не уступала ни пяди, двигаясь вплотную к крылу; Корвет подавал чуть легче, как бы уступая пространство, как бы говоря остальным номерам — смотрите, я добровольно проигрываю вам на старте чуть ли не метр.

— Отрывайтесь! — приказал репродуктор. — Отрывайтесь!

Машина уехала. Все в шеренге, сразу резко прибавив, включились в борьбу. Шли кучно: Корвет занял место в середине; тут же, то уступая, то сравниваясь с ним, бежала Гугенотка; несколько лошадей

перед ними боролись за место у бровки.

Да, это был обман; но обман справедливый, Кронго это знал, чувствовал и не считал обманом.

На первых метрах дистанции стало ясно, что Генерал еще ни о чем не догадывается. По тому, как он сидит в качалке, как держит вожжи, Кронго понял — Тасма сейчас спокоен за себя, за судьбу заезда и за Корвета. Поэтому и не выходит сразу вперед, чтобы, как это не раз бывало раньше, закончить дистанцию далеко впереди с отрывом в несколько столбов. Зная, что равных Корвету нет, и помня о рекламе, которая перед заездом сопровождала каждый шаг американцев, Генерал решил поиграть и закончить гонку броском на финише — тем более что Руан и Клейн уже сейчас ловко оттерли американцев и идут в общей куче, почти не придерживая лошадей и создавая нужный пейс. Генерал мог позволить себе и такое — несмотря на то что Корвет не готовился специально, как финишер, и обычно проходил дистанцию ровно. Гугенотка же была ярко выраженной концевой лошадью; они с отцом хорошо знали, как много сил остается у нее каждый раз к концу дистанции. Этих сил хватило бы, конечно, и на то, чтобы выдержать борьбу с Корветом с самого начала. Но тогда Генерал гораздо раньше понял бы, в чем дело, и мог пойти на все; ради победы он не постоял бы даже перед тем, чтобы загнать Корвета. Сейчас же он ничего не будет знать по крайней мере до третьей четверти. Именно потому, что Генерал сейчас придержал Корвета, пока все складывается хорошо. Гугенотка идет ровно и легко, держась то четвертой, то пятой. Если все и дальше будет идти так — борьбу решит финишный бросок.

Сразу за отцом шли Клейн и Руан; Кронго видел, что они заняты сейчас не столько заездом, сколько американцами. Лошади, занимавшие пока первые три места, опасности не представляли: впереди по бровке двигался швед на заурядном жеребце, явно не рассчитав силы. За шведом держались аргентинцы — два таких же середняка. Трибуны шумели непрерывно; лошади вошли в первый поворот. Швед отпал и сделал сбой; к началу второй четверти заезд выравнялся. Увидев приближающиеся морды, ровно и безостановочно мелькавшие ноги, Кронго понял — Генерал выпускает вперед остальных. Кого же? Идеала и Патрицианку… Руан и Клейн… Патрицианка идет первой и — хоть и на вожжах — пока совершенно сухая. Чувствуется, что кобыла сможет выдержать еще целую четверть… Сможет… Сможет… Если не больше. Отец пока не прибавляет. Видно, что Гугенотка тоже совсем свежая; она продолжает идти в незаметной борьбе с Корветом. Молодец, Гугошка… Молодец… Рыжий сух; так и должно быть; Корвета ничто не берет.

— Что он делает… — Диомель взял Кронго за руку. — Его же съедят.

— Первая четверть — двадцать семь секунд, — объявил комментатор. — Идут с опережением, но пока — не на рекорд.

— Съедят, — повторил Диомель. — Его съедят.

Мелькнул красный камзол — Клейн бросил вперед Патрицианку и занял бровку. Все хорошо; шахматная куртка Руана пока чуть сзади и сбоку. Отец сидит спокойно; он идет сразу за Руаном вровень с Генералом.

Кронго поднял большой палец, дождался, пока строй лошадей пронесется мимо. Пейс был высоким; американцы легко держались на пятом и шестом местах. За ними чуть растянулись остальные, последним теперь шел швед, и, когда заезд отдалился к третьему повороту, в хвосте долго еще был виден его желто-голубой камзол.

Отец сделал правильно, что не поддался соблазну и не вышел вперед.

Вот сейчас, в конце третьей четверти, и должно все решиться. Именно сейчас, когда над полем и над трибунами, постепенно нарастая, встает гул, легкий и пока еще негромкий гул удивления; когда заезд перед поворотом опять сжимается, становясь уже не цепочкой, а плотной группой. Все изменилось; даже отсюда, с угла поля, видно, что Патрицианка ведет заезд из последних сил, ее движения, маховый выброс ног, даже наклон шеи — все, вместе взятое, уже не то. Ясно, что кобыла сейчас отпадет. Настал момент решающего броска. Это обычная точка, в которой Генерал начинает ускорение. И этот бросок сейчас будет. Но этот момент настал и для Гугенотки; отцу уже нечего скрывать. Сейчас Гугенотка должна показать все, на что она способна; показать, что они, отец и он, сумели ее подготовить; показать, что не зря были потрачены их усилия, весь смысл их жизни последних месяцев, все их бессонные ночи, их сомнения, страхи, разочарования, угрызения совести — все, все вместе. Сейчас Гугенотка должна показать, не был ли напрасным их обман — на который они пошли ради разрушения тысячи других обманов.

Вот это место, выход из третьего поворота на последнюю дугу, идеальное для решающего броска…

Гул превратился в грозный, объемно нависший над полем, нарастающий звук; началось… Корвет рванулся; он легко оставил позади Клейна и Руана; да,

вот оно, это мгновение, это каждый раз удивляющее Кронго ощущение — ощущение, будто лошади, которых обходит Корвет, будто Патрицианка и Идеал не бегут, а остановились, неподвижно стоят на дорожке. Грозный объемный звук распался, рассеялся; рывок Корвета подхвачен торжествующим гулом; его ждали, ведь здесь, на ипподроме, почти все ставили только на Генерала. Оранжевый шлем Тасма на несколько секунд вырвался вперед и оказался в одиночестве. Корвет, легко усиливая рысь, движется теперь на привычном месте у бровки. Отец не поднимает вожжи, но движение Гугенотки, то, как она идет, вызывает другой гул. Уже не одобрительный, не радостный — а удивленный. А через несколько секунд — потрясенный. Кажется — многоголосый шелест-шепот постепенно возникает над полем. Гугенотка не отпустила Корвета; она словно прилепилась к нему, потянулась — а потом прибавила и вышла вперед. Ее ноги движутся легко, и Кронго, всегда привычно понимавший язык движений, прочел в них бесконечный запас. Вернувшись к этому рывку, он понял, почему отец чуть задержался. Клейн и Руан зевнули. Они ждали ускорения Генерала не здесь; поэтому, когда оба все поняли и поторопились уступить, резко отпавшие Идеал и Патрицианка, радуясь, что вожжи ослаблены, рассеялись и, совсем не желая этого, на секунду загородили Гугенотке дорогу. Отцу пришлось сильно отвернуть, чтобы обойти их. Вот отец легко обошел Руана; впереди чисто; Гугенотка, резко прибавив, достает Корвета. Гул над трибунами превратился в слитый многоголосый крик. Руан и Клейн, сгрудившись на третьем и четвертом местах, отчаянно хлещут лошадей. Наверняка они должны были, следя за американцами, придержать и отца. Только они могли раньше это сделать, и это в любом случае обговаривалось перед заездом. Но сейчас ни Клейн, ни Руан уже не успевают прибавить, вымотанные лидерством, Идеал и Патрицианка потеряли пейс и, по существу, выпали из борьбы. При всем желании, как ни работают сейчас хлыстами Руан и Клейн, обе лошади уже не смогут достать Гугенотку.

Генерал оглянулся; он тоже все понял. Корвет и Гугенотка остались теперь в голове гонки вдвоем. Помочь Генералу уже никто не может. Гугенотка идет ровно и легко — она достала Корвета, несколько метров прошла с ним пейс в пейс, сравнялась и, наконец, обошла на корпус. Наверняка сейчас на трибунах никто не верит своим глазам. Это и была решающая уловка отца — занять бровку не на финишной прямой, а чуть раньше, перед последним поворотом. Такого еще никто не мог себе позволить с Генералом. Казалось, над ипподромом ревет вулкан; гул и крик заглушали слова, гремевшие по всем репродукторам; голос информатора тонул в нарастающем реве, объявлений о резвости не было слышно. Кажется, третья четверть — двадцать пять секунд. Генерал поднял вожжи; но это еще не последняя степень посыла, Тасма надеется еще на что-то, он пока не понимает всей степени своего провала. Но Гугенотка явно сильней — отец идет на опущенных вожжах, и все-таки его качалка не только ушла вперед, но и смогла при выходе на прямую увеличить просвет до полутора корпусов. Так они и вышли на финишный отрезок. Гугенотка идет на мощной и легкой рыси, в полутора корпусах за ней держится отставший Корвет.

— Наша взяла! — оскалившись, закричал рядом Диомель, нагнувшись, вздернув вверх руки, не замечая, что брызжет слюной. — Наша взяла! Наша-а! Наша!

Он принялся приплясывать, толкая то Кронго, то Жильбера.

Пейс был страшным. Обойти Гугенотку сейчас уже невозможно. Но Кронго увидел ошибку, которую допустил отец, выйдя на последнюю прямую. Да, Кронго хорошо увидел эту ошибку и холодно отметил про себя. Все было правильно, разрыв был достаточно велик; но сейчас, приближаясь к финишу, отец освободил бровку и повел Гугенотку не у левого края дорожки, а посередине. Таким образом он о с т а в и л д ы р к у для возможного броска. Было непонятно, сделал ли это отец случайно или просто потому, что был слишком уверен в победе… Да, именно чувство дистанции подвело его здесь; может быть, при таком пейсе отец просто не придал значения тому, как он стоит на дорожке. Ведь до финиша оставалось всего двести метров.

Вот сто пятьдесят… Сто… Конечно, обогнать Гугенотку уже невозможно. Но теперь ошибка отца видна всем.

— Бровку! — крикнул Диомель. — Бровку, шеф! — Маленький, круглый, с растрепанными жидкими волосами вокруг лысой головы, Диомель, побагровев, теперь непрерывно орал одно и то же: — Бровку! Бровку!

Никто, конечно, не услышал этого крика. Случилось то, что и должно было случиться: Генерал поднял хлыст и с оттяжкой, изо всех сил вытянул Корвета по рыжему потному крупу. Это был страшный, невозможный, дикий посыл. Генерал не остановился на этом; он тут же принялся хлестать по оглобле, так, чтобы кончик хлыста, загибаясь, бил жеребца в низ живота, причиняя острую, невыносимую боль. Корвет рванулся и легко сократил разрыв, войдя в просвет между бровкой и качалкой отца. Он перешел предел своих сил и теперь прибавлял непрерывно. Вот до финиша остается пятьдесят метров… Отыгран корпус. Тридцать метров… Еще четверть корпуса. Двадцать… Отец не видит, что Корвет съедает его… Он поднял вожжи — но не видит… Теперь увидел — и закричал что-то. Но поздно — разрыва почти нет. Сравнявшись, отчаянно работая ногами, вытянув морды, Корвет и Гугенотка одновременно, нос к носу прошли створ.