Приземления
Шрифт:
Торчу до вечера на вокзале – голодная, грязная, с тяжеленной сумкой. (Русский издатель из Нью-Йорка просил разослать альманахи авторам, живущим в Европе: думал, так дешевле.) Положение мое осложнялось незнанием итальянского языка. В конце дня помог англоговорящий прохожий: проводил в бюро информации, и к ночи я сняла номер в самом дешевом отеле.
(Для тех, кто будет в Милане, и в подобной ситуации: самые дешевые гостиницы отмечены пятью звездочками, самые дорогие – одной). Здесь я провела четыре ночи, за которые хозяйка содрала с меня (плату) как за шесть и с этим (миланским?) мародерством ничего нельзя было поделать: плати, и все, – а то
Комнатка была холодная, тесная – вертикальный гроб, да и называлась-то она «камера»… Простыла, мучительно кашляла. Вызванивала Франческо. Слышала в ответ частые гудки. Решила: телефон «сломался». Еще думала: он, вероятно, не устоял перед соблазном прогуляться до Парижа в каникулы. (Говорил, работает в школе, учителем английского языка.) Ходила встречать все парижские поезда, искушая окрестных сексуальных охотников, какими кишат улицы Милана.
Восьмого января – конец всем каникулам – поехала к нему по адресу на конверте. Это был, как оказалось, дорогой отель за городом. Вызвали его из номера сто пятьдесят семь. Вышел, обрадовался…
И вот снова я вижу его милое лицо с влажными, красиво очерченными губами; черно-карие глаза (черные зрачки – на всю коричневую роговицу; странный взгляд бессильной борьбы с неведомым мне искушением…) Вошли в номер.
Тут была не какая-нибудь тебе «камера»: цветной телевизор, светлые комнаты с выходом на балкон-лоджию, роскошная библиотека поэзии, велосипед в углу, мои матрешки – рядком на книжной полке; белый телефон… Франческо достал из шкафчика водку; чтобы согреться с мороза, я сделала один глоток «за встречу». Запила кофе. Разливая кофе по чашкам, он бросил туда несколько крошечных таблеток – сахарина, как сказал… Отдавая по его приказу все свои деньги, потеряла сознание. Очнулась на полу ванной в луже коричневой рвоты. Отхлебнула поданного кофе и снова отключилась… Снова очнулась, теперь на полу спальни, почувствовала боль от ударов по голове, по скулам, по груди, по тазу, по ногам… Увидела над собой бешеные глаза садиста, пену в углах рта. Стиснув зубы, терпела удары, молчала, глядя прямо ему в лицо…
Очнулась, услышала собственный надрывный кашель.
Инстинкт жизни подсказал: избегать его кофе. Незаметно выплеснула поданный напиток.
Видела: наступает вечер (или утро?). При негаснущем электрическом свете повсюду – беспокойно мечется по комнате безумный тип в распахнутом халате, сверкая огромным несгибаемым красным членом; нервно перебирает книги, вещи; присаживается у телевизора – тоже, как и свет, не выключающегося; секунду смотрит в расписные лица итальянских киногероев и снова вскакивает; падает на край кровати и быстро онанирует с помощью своих рук, выплескивая теплую вонючую сперму на пол – прямо мне в лицо, в глаза, на волосы… Достает из-под кровати оранжевое полотенце и опять онанирует – теперь достается полотенцу… Уходит на кухню, готовит себе отвратительное месиво из горячей воды, зеленого горошка и неочищенного (но порезанного) лука; не переставая молоть языком какую-то бессвязную чушь, на ходу жрет, жрет из кастрюли. Затем воняет…
Мои вещи разбросаны по всей комнате. Вижу залитые кофе альманахи. Звонит телефон, он снимает трубку. Слышу его нежно- каркающее итальянское «ма-а-ма», и английское «bitch», что значит «сука».
– …Да-а, ма-а-ма, она сука, bitch, но мне это нравится. (Наверняка речь идет обо мне. Ну не мило ли с их стороны…)
– …Ма-а-ма!! Я же сказал: мне нужны деньги, кеш*(*наличные, cash). Все, чао, ма-а-ма.
… Пинок в
Удар по голове. Из последних сил сдерживая кашель, не раскрывая глаз, вижу: опустела комната. Лишь у одной из стен, освещенной из окна слева, стоит стол. На нем – огромная стеклянная ваза полная цветов. Лилии, много белых лилий. Возвышаясь над ними, приветливо кивают мне кудрявыми кремовыми головками сибирская скабиоза и сныть полевая… Кашка… Маки… Тюльпаны – голубые, лиловые… В их тени притаился, желтеет угрюмо вех ядовитый… Входят три женщино-тени.
***
Этот навязчивый тройственный образ Совершенства с вечно меняющимися лицами уже много лет, многократно, являлся мне во сне и наяву: одинокие вечно втроем они переходили дорогу с полными коромыслами и спешили мимо с портфелями; охраняя, следовали в городских сумерках и летним днем выводили на тропинку из темного леса; подхватив, втаскивали в вагон уходящего поезда и с платформы махали вслед застиранными, заплаканными платочками…
… Бабушка, давно и тихо ушедшая из жизни земной, теперь с порога посылает мне крестные знамения.
… Красавица мать (умерла вскоре вслед за бабушкой, завещая мне перовую подушку, одну горсть сибирской земли и взгляд в небо; первое я отдала соседям, второе отняли таможенники, третье храню) склонилась надо мной так низко, что ее длинные черные косы щекочут мне лицо… Понимая, чувствуя, каких усилий стоило ей прийти ко мне, – ни о чем не спрашиваю… Она сама произносит Слово, ветром легким шелестит по комнате:
– Галлы…
Потом еще, растворяясь светлым облаком:
– Десятый век…
От этих странных слов, очевидно, дающих какую-то важную информацию о моем происхождении, или, может быть, о месте во времени наших с ней будущих встреч, утихает, уходит боль в затылке и за ухом; теперь я могу повернуть голову, чтобы увидеть тебя, третьим видением стоящую около вазы с цветами. О, моя дорогая подруга, старшая по разуму сестра, не оставляй меня… С ужасом и обреченностью думаю о… собственно, я забыла и никак не вспомню его имени – помню страх и только страх перед ним.
А вот и он, появляется из кухни в своем диком неглиже.
Ты выхватываешь из букета веточку веха и замахиваешься на него. Обернувшись черным гадом, трусливо и недовольно шипя, уползает он из комнаты.
– …Ничего… Еще встретится в жизни твоей настоящий Франческо.
Ты, вероятно, оговорилась, имея ввиду: «настоящий друг?» Но так ли это, не успеваю выяснить: теперь и ты исчезаешь, а прекрасный корабль НЛО за окном улетает, растворяется в небе. Нет цветов на столе… Настоящий, то есть реальный Франческо помогает подняться с пола, говорит:
– Приведи себя в порядок, я выведу тебя в аптеку.
Едва ступая разбитыми ногами, приближаюсь к зеркалу в ванной: лицо черно-синее, губы в ссадинах, за ухом – липкая горящая рана…
– Одень это! – он подает мне темные очки, и мы выходим из номера.
Иду, пошатываясь, и нужно ли говорить – вид мой страшен. Голова гудит.
Дежурный администратор сидит в холле, уткнувшись носом в чтиво.
Проходя мимо, незаметно для Франческо оставляю на барьерчике свой травелл-паспорт.