Приземления
Шрифт:
– Вы были изнасилованы?…– спросил он с непонятным мне сладострастием, и глаза его, в ожидании ответа, превращались из голубых в желтые. Люди в очереди нетерпеливо подталкивали сзади. Я сухо попросила его выдать мне соответствующий бланк.
В конце концов, это еще не суд.
Глядя мимо, официально разочарованно, он так же сухо поблагодарил меня за «внимание к преступным особам» и выразил сожаление по поводу того, что консулат мне ничем помочь не может, так как я пока еще не американская гражданка (а гражданства в США эмигранты ждут пять лет). Тем не менее
Дал адрес, как оказалось, ложный.
Но я все-таки нашла эту полицию: огромное одноэтажное, больше похожее на гараж, здание; а перед ним стоит в очереди за бланками для «рипортов» многотысячная, и я не преувеличиваю, толпа – очевидно ничьих граждан…
Когда очередь приближается ко входу в полицию-гараж, ее встречает группа бандитов, одетых в полицейские и в военные униформы; они отгоняют людей назад, – так отгоняют скотину, – пускают в ход дубинки, при этом не говоря ни слова по-английски, и вообще ни на каком другом языке, кроме своего. Я поняла, что это глупая, бессмысленная затея: искать мистический конец очереди за мистическими бланками, в то время как нужно еще где-то на Центральном Почтамте получить деньги из Нью-Йорка, – в консулате дать взаймы отказались, не дали ни цента, и все потому, что я не их гражданка. Плюнув (мысленно), отправилась пешком (дарованные два билета на метро кончились) искать почтамт… Молодая цыганка с грудным ребенком на руках схватила за полу плаща. Вскрикнув я отшатнулась, пошла быстрее. Слышала ее догоняющие шаги, страстный шепот:
– Синьора… Манджаре…* (*поесть)…
Шла, отмечала глазами повсюду красоту готических архитектурных форм. Думалось: «памятники старины». Поднимая голову вверх, на скульптуры, видела каменные половые органы. Подсознанием робко нарисовала деревянный, православный крест на человеческой могиле; перекрестилась…
Нет выше памятника старины.
***
… Минувшей ночью, в номере за пятидесятитысячелировую бумажку, снилась старая, разваливающаяся церковь. Я шла, вернее, лезла по сгнившим деревянным лестничным ступенькам вверх, следуя за двумя священнослужителями в черном. На мне было длинное цветастое платье (оно на мне, я переоделась), на плечах – красная русская шаль (она в Нью-Йорке).
При восхождении наверх – под самый купол – священники прошли, легко поднялись по деревянной лестнице. Я же, едва ступив, развалила ее, упала. Лежала на площадке между небом и землей, лишенная возможности спуститься вниз или идти дальше, вверх, за моими поводырями в черном…
– Дорогая моя Бурный Поток*(*перевод имени «Инна»), женщина- чайка, затем – сошиал секьюрити номер такой-то.
Зачем, с какими призрачными надеждами, эмигрируя тогда из России, мы разлетелись в разные стороны?
… Во время прощального чаепития, вдруг, за окном, рухнула под корень старая береза.
Стояла тихая весенняя погода.
***
ВТОРОЕ, ИЛИ ТУРИНСКОЕ ПИСЬМО
Я в ночном ресторане,
где циничных, насмешливых глаз
Тысячекратный салют,
да
Холодок по спине:
неужели со мною начнется сей Час?…
Помоги. Огради меня, Боже,
от зоо –
логической муки…
В алкогольном угаре на память зову
дом-музей христианской любви,
Треугольник лица, взор коричнево-серый,
Монотонный показ акварельных, бездарных рисунков,
темно-красное: «Спас на крови»…
Нательного крестика ржавая цепь –
как у всех староверов…
На крови не спасают. Ее привидению
лучше уйти,
Призываю Единого Бога дать язычнику
акры пустынь*.
Там песок, завывание ветра, сухая трава
шелестит.
Доброй смерти, безгрешные корни.
In the name of the Father**…и сына…
et Spiritus Santa… Аминь.
(Октябрь 1989, Турин)
––
* где нет ни времени, ни места для размышлений (автор)
**во имя Отца (англ.)
ПИСЬМО ИЗ ФЛОРЕНЦИИ
С тех пор как я помню себя,
Все лучшее было сегодня.
Разбудил воробьиной семьи разговор за окном.
Автомобили, скрипя, тормозили…
Откидной календарь подмигнул
исторически скромною датой…
Пришел очистительный, обворожительный снег.
Я побрел по нему тридцатилетним,
слегка сумасшедшим поэтом,
Бормоча все известные русские фразы:
«Достоевский… Раскольников… Пушкин…
Чехов… Цветаева… Зоя… Москва…»
Мое сердце бешено билось,
Дорогая, amore mia,
Я хотел тебя видеть рядом
… Я пишу из города Данте.
С тех пор как я помню себя,
Все лучшее было сегодня
(Ноябрь 1989, Флоренция)
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ОТ ФРАНЧЕСКО
… Баланс… Невозможное, странное слово,
Ранним утром рисуя
голубую завесу железного неба,
Замечаешь на всем:
как веснушки, пустоты,
рваные дыры…
Монотонность их глазу болезненней
чем ослепленье.
Тебе
обитающей в каменном чреве
Нью-Йорка,
Сумрак улиц, зловонье предстают синтетической шкурой,
Жуткой мантией, прячущей
скверные тайны;
Лоскуты облаков перекрестят: изыдите, тени.
Этот вакуум черного, белого и
Голубого
Гробовою доской над прекрасными
трупами
жизни.
Полицейские правы в своем избежании
депрессий:
Ночь на службе у них,
и надежна ее чернота постоянства.
(Декабрь 1989, Милан)
***
Ночь. Посреди холодного, пустого миланского аэропорта Малпенза, мешая своим присутствием спокойной работе уборщиков, сидит худая, косматая женщина с темносиним лицом в красный горошек и – пишет, пишет, пишет… Если бы не эта отдача писанию, ее можно было бы вполне принять за опустившуюся проститутку и выгнать вон… Подходит вооруженный (не знаниями) тип, просит предъявить документы. По предъявлению же просиял: «Русса? Русса!» И, салютнув, отходит.