Призрак Перл-Харбора. Тайная война
Шрифт:
Плавно покачиваясь и шурша опавшими листьями, «форд» проехал через тенистый парк и остановился у парадной лестницы. Не дожидаясь остановки, Иван выскочил из машины и стремительно, перепрыгивая через ступеньки, поспешил в дом. Айвик едва поспевал за ним. Их шаги нарушили гулкую тишину просторного холла. В ответ где-то на втором этаже захлопали двери и зазвучали громкие голоса. В следующее мгновение навстречу Ивану высыпали ребятишки. Они остановились на лестничной площадке и с неподдельным интересом разглядывали гостя из далекой России. Вслед за ними спустилась полная молодая женщина — жена Айвика. Тетю Ядю Иван
Айвику стоило немалых усилий, чтобы вырвать Ивана из женского плена. Впереди его ждала встреча с Абрамом Лейбой. Тот находился в библиотеке. Она занимала добрую половину правого крыла дома, и когда они вошли, то Иван ощутил в душе трепет — это была настоящая сокровищница знаний. Массивные стеллажи из красного дерева поднимались до самого потолка. За их стеклами тускло мерцали тиснеными переплетами книги. Они лежали повсюду — на полках, подоконниках, конторке и столе, за которым сидел дядя Лейба.
Сын портного с Малой Арнаутской, он поздно научился писать и читать, но открывшийся перед ним захватывающий мир книг навсегда покорил сердце любознательного мальчишки. По вечерам, как только отец заканчивал работу и закрывал мастерскую, он торопился забраться на чердак и ночи напролет при свете свечей запоем читал романы Купера, Скотта и Дюма. С тех пор книги стали его самой большой и непроходящей страстью.
Иван порывисто шагнул к высокому, худому старику. Тот с трудом поднялся из глубокого кресла и, преодолевая боль в коленях, шагнул навстречу. Сохранившие прежнюю силу руки стиснули Ивана. Они долго стояли, обнявшись, и, как когда-то в детстве, старик ласково трепал его по голове и как истинный одессит с легкой иронией заметил:
— Мой мальчик, ты прилично выглядишь, будто только с Дерибасовской.
— Стараюсь лицом в грязь не ударить, — отшутился Иван.
— Это не самое страшное, его можно и отмыть, главное — душу не замарать.
— Папа, тебе вредно стоять, — суетился вокруг них Айвик.
— Ты что, меня совсем за развалину принимаешь? — храбрился тот.
Но ноги подвели его, и Иван с Айвиком, бережно поддерживая старика, повели к дивану. Он шумно протестовал.
— Не время мне валяться в кровати, когда такой гость в доме. Сынок, распорядись, пусть накроют стол в беседке.
— Там будет прохладно, папа, — возразил он.
— Так что, мне теперь с печи не слазить и с грелкой обниматься?
— Папа, может, лучше в мансарде?
— Наших сорок не знаешь? Они не дадут поговорить, а мне с ним за дело перетолковать надо. Пусть накроют в беседке! Будет еще гость, — не уступал старик и, навалившись им на плечи, пошел к пруду.
Айвик на ходу раздавал указания прислуге, и когда они спустились к беседке, вокруг стола уже шла оживленная суета. Сначала появился графинчик с водкой, затем вареная в остром соусе фасоль и маринованный чеснок. Старик Лейба оставался верен себе во всем — в богатстве предпочитал простую и скромную пищу. Айвик усадил его в кресло-качалку, заботливо укутал ноги теплым пледом, разлил
В тот теплый июньский вечер ничто не предвещало беды. На рыбном базаре, как всегда, стоял громкий гомон, шла бойкая торговля, за пятак спорили до хрипоты, а, войдя в кураж, целую корзину кефали спускали за копейки.
На Дерибасовской и у Дюка было не протолкнуться — настоящее раздолье для одесских щипачей, зеваки только и успевали хвататься за пустые карманы.
У синематогрофа Хейфица штурмом брали кассу, чтобы попасть на Хенкина.
Банда ворвалась в город средь бела дня и, как изголодавшаяся волчья стая, набросилась на беззащитных жителей, громила лавки и магазины. Отец пытался остановить эту кровавую вакханалию. Пьяные бандиты не пожалели его: на глазах жены и сына поглумились и потом изрубили шашками. И кто глумился? Вадька и Сашок, с которыми Иван когда-то запускал голубей с этого самого двора.
В тот же день он записался добровольцем в часть особого назначения при губернской ЧК. Три месяца гонялся за бандитами по степям и хуторам. Глубокой осенью у села Любашовки чоновцы зажали остатки банды в балке. Бой был жестокий и короткий. Вадьке с Сашком повезло — их не зарубили шашками, но на этом свете они не задержались. Ивана не смогли остановить ни командир отряда ЧОНа, ни начальник местной ЧК. Его побелевший от напряжения палец отпустил скобу спускового крючка, когда из барабана нагана вылетела последняя пуля. И потом на каждой новой операции он не щадил себя и был беспощаден к врагам. В сердце Ивана осталось место только для ненависти.
После очередного боя с бандитами, в котором он изрубил шашкой целый десяток, начальник уездной ЧК из Раздольной, старый большевик, отобрал у него наган и выставил за порог. Тогда, после разговора в Раздольной, в Иване все кипело от негодования. Его, не жалевшего себя ради защиты советской власти, лишили права карать ее врагов! О какой душе мог говорить этот чахнущий от чахотки, полученной на царской каторге, человек? Какая могла быть справедливость к тем, кто никогда не знал жестокой нужды, которая ютилась в бедных крестьянских избах и убогой заводской слободе? Иван этого не понимал. Продолжать службу ему пришлось в Красной армии.
Шло время. И он не замечал, как жгучая жажда мести иссушала душу и ослепляла разум. Мягкость друзей ему казалась трусостью, их сомнения и колебания воспринимались как предательство. Эти нетерпимость и беспощадность к любой слабости отталкивали от него друзей и множили врагов. Перевод в Москву в военную разведку стал для Плакидина благом. Здесь, вдалеке от дома, постепенно притупилась боль утраты, а работа с Яном Берзиным заставила по-иному посмотреть на окружающий мир.
Командировка в Германию открыла перед Иваном смысл тех слов, что однажды сказал ему старый чекист из Раздольной — не все враги, кто против власти. В самом сердце Германии, в холодном и чопорном Берлине, он снова встретил тех, кого считал врагами. Большинство влачили жалкое существование, но не нужда и бесправие, а глубокая тоска по утраченной родине причиняла им самую острую боль. Боль, которая нашла отклик в душе Плакидина. Она оказалась у них одна и принадлежала России…