Призрак песочного замка
Шрифт:
– Что-что?! В качестве кого ты мне будешь помогать? Менеджера? Опять?!
– А вы думали, что долги сами по себе рассосутся? Да, часть мы покроем продажей дома, а уж по гранту – извините-подвиньтесь, платите сами: сами пишите романы, сценарии, хоть стихи, а денежки, в вас вложенные, отрабатывайте.
– Но я не могу!
– Можете.
– Не могу! Раньше был Рашит! Я без него не смогу!
– Первую книгу вы написали до того, как сели ему на шею, – отрезал Костик.
– Но теперь я инвалид!
– На всю голову! Врач сказал, что
Она вдруг замерла, неся этот платок к глазам, и подняла на него несчастное заплаканное лицо, постепенно бледнеющее от гнева.
– Ты низкий хам!
– А вы зазнайка и лентяйка!
– Я не буду больше писать! Ни за что! Я не могу!
– Хотите и Фею по миру пустить? Разорить родную дочь? Хотите, чтобы она потеряла клинику? Причём клинику, в которой она надеется буквально поставить вас на ноги? Давайте, валяйте. А Нурхаят вообще в детдом заберут.
– Нет!
– Заберут-заберут. Папка приёмный умер, мамка инвалид, а мы кто? Никто.
– О, боже, – прошептала госпожа Альфия, осознавая, что натворила.
– Надеетесь, что Он там сверху вас услышит, безбожницу этакую?
– Да иди ты! Иди отсюда! – бессильно махнула она рукой.
– Да я-то пойду! Я пахать пойду – и в издательство, и на заводы, и в клинику, слава богу, по первому диплому врач-недоучка. Приспичит, так я и на тренерскую пойду, скандал с допингом уже подзабыли, а медалей я на своём велике накрутил – не у каждого породистого кобеля столько медалей, так что возьмут – мальков тренировать. А вы давайте, валяйте, оставайтесь здесь, пока Пьер вас не стащит в богадельню, цепляйтесь за призраков вашей прошлой жизни, глядишь, помогут.
Костик подошёл к шкафам и, вытащив из бара бутылку Наполеона, налил себе коньяк в бокал, поболтал его по кругу и выпил залпом, словно это была водка.
– Налей мне, – тихим голосом попросила госпожа Альфия.
– А вам нельзя, вы на лекарствах, – мстительно отозвался Костик.
– Налейте, месье Константин, не ёрничайте, – сказала она серьёзно.
Костик плеснул себе и ей по полбокала и подал один ей в руки.
– Чокнемся? – спросил он.
– За покойных – не чокаясь.
Они молча выпили. Она поставила бокал на ковёр. Рука повисла.
– Ты прав. Надо как-то из этого, как ты выразился, мешка несъедобных остатков выпутываться. Но я не могу. Правда, не могу. Мне плохо без него. Я ни о чём не могу думать, ни на чём не могу сосредоточиться. И я даже мысли не могу допустить, что я уйду из этого дома, где нам было так хорошо! Я не смогу, Костик.
– Я вас на руках вынесу. А по поводу мыслей – так вы и не сможете ни на чём сосредоточиться, пока сосредоточены только на вашей боли и на вашей утрате. Но это неправильно. Он умер, но вы-то живы.
– Да не жива я! Не жива! – и она снова заплакала.
Костик покачал головой.
– А надо жить. Конечно, ничего не будет так, как раньше, но будет по-другому. И поверьте, Рашит хотел бы, чтобы вы жили, и жили полной жизнью. Мы с
– Что? – заинтересованно посмотрела на него романистка, всхлипнув.
– Никто почти не выходит из дома. Даже Виталик заказывает продукты с доставкой. Мы все словно узники этого особняка, как какого-то заколдованного замка! И, знаете, я вам предлагаю стать опять госпожой собственной жизни и…
– Освободиться, – тихо сказала госпожа Альфия, и горько заплакала…
Глава 2. Эмиграция на родину души
Мы сами выбираем, что делать каждый день: жить или понемногу умирать.
(Эльчин Сафарли «Я хочу домой»)
Утренний дождь гораздо хуже послеобеденного. Он тихо и незаметно навевает нерешительность и рассеянность, вы тратите гораздо больше времени на сборы, забываете, что хотели сделать, и тут же перепроверяете то, что уже сделали. Неслышное нытьё природы особенно раздражает, когда вам нужно срочно отправляться в дорогу, а её за вами поливает водой, смывая следы…
Рейс в Симферополь задерживали уже на час, потому что кому-то стало плохо и по полосам аэродрома Домодедово то и дело ездили с сиреной скорые.
Они сидели в салоне самолёта второй час и были раздражены всем: и задержкой, и чувством голода, и невозможностью сходить в туалет.
– Как ты её в итоге уломал? – шепнула Фея мужу на ухо.
Костик тут же повернулся к ней и завладел её губами.
– Тшш, сумасшедший! Увидят!
– Пускай. Пускай все видят, какую красотку я себе из самого Парижу везу!
Фея счастливо хихикала, а Костик вдруг по-настоящему захотел жену и взбесился на эту непредвиденную задержку, и, когда госпожа Альфия поймала его взгляд, он так мрачно на неё посмотрел, что она виновато потупилась и втянула голову в плечи, отвернувшись к иллюминатору.
– Ну, зачем ты так с ней? – с укоризной сказала Фея.
– Для профилактики, – буркнул Костик, – пусть прочувствует.
Если бы он знал, как остро она всё теперь чувствовала! Чувствовала едкое чувство вины, прожигающее душу, горькое чувство одиночества, потому что всё же никто не мог заменить ей Рашита, ноющую боль от утраты огромной части своей жизни, и гнетущее чувство страха, что она не справится с новыми вызовами её литературному таланту и писательскому мастерству, не справится с грантами.
Этот страх был сильнее всего остального. А если она исписалась? Если выгорела? Если вычерпала из души всё, что там было? Что тогда будет?
– Даже Костик не станет со мною возиться, – прошептала она себе под нос.
Наконец у них попросили извинений за задержку и объявили взлёт…
***
Возвращения домой бывают разными. Долгожданными или вынужденными. Запланированными или срочными. Но всегда – с надеждой на то, что всё решится. Всё же дом – это точка отсчёта всех наших успехов и неудач…