Призрак Великой Смуты (CИ)
Шрифт:
Предчувствуя конец революционной демократии, после выхода в отставку Чернов писал, что она, эта самая демократия, получив власть, показала способность «слишком много разговаривать и слишком мало делать». Войдя в раж самобичевания, Чернов обвинил своих бывших соратников по Временному правительству во «властебоязни» и предупреждал, что «если получив вотум народного доверия, мы его не используем и будем топтаться вокруг власти… то эта пустопорожняя тактика может произвести впечатление полной государственной импотенции и привести к разочарованию народных низов. По-видимому, большевистский бурун грянет неотвратимо. Я безрадостно гляжу на ближайшее будущее… Ответственно мыслящая часть трудовой демократии
И Чернов, конечно, не ошибся. Но для того ему и не надо было быть Кассандрой. Предчувствие краха Временного правительства, ненавидимого как с правого, так и с левого фланга, витало в воздухе, а власть его становилась все более призрачной и зыбкой, так же как все более и более зыбким становилось влияние Чернова в партии эсеров.
Гром грянул как всегда неожиданно, в самом конце сентября (по старому стилю), когда над Балтикой закрутилась стальная круговерть германской операции «Альбион», из которой неожиданно вынырнула таинственная «большевистская эскадра адмирала Ларионова». Она нанесла сокрушительное поражение не столько немецкому десантному корпусу, сколько самодельной российской демократии «с человеческим лицом» краснобая и демагога Керенского.
В те дни партия эсеров бурлила и пенилась, подобно амебе разделяясь на правую и левую половины. Чернов, оказавшийся среди правых эсеров, был одним из виновников этого разрушительного процесса. Он был против всего и всех, но то, против чего он выступал, набирало силу, побеждая несмотря на любое сопротивление. Все это происходило потому что, во-первых – Чернов был против однопартийного правительства, сформированного Сталиным после того, как Керенский передал тому власть, требуя, чтобы в него включили представителей «других социалистических партий»; во-вторых – Чернов был против Рижского мира, требуя продолжения войны, которую он теперь считал борьбой за демократический мир; в-третьих – Чернов был против принципа единой и неделимой Советской России, выступая за «федерирование внутри и вовне страны», и за создание Соединенных Штатов России; в-четвертых – Чернов был против большевистского «Декрета о Земле», называя его воровством из программы эсеров и выступая против отмены продразверстки; в-пятых – Чернов был против объявленной большевиками амнистии бывшему императору Николаю и его семье и призыва советского правительства к сотрудничеству со всеми патриотически настроенными силам.
Было там, и в-шестых, и в-седьмых, и в-восьмых, и так далее. Но с каждым выступлением «против» авторитет Чернова, по странному стечению обстоятельств все еще находившемуся на свободе, падал все сильнее и сильнее. Советская Россия усиливалась, а странного никчемного человечка с гривой седых волос и сахарной улыбкой корежило в приступах дикой злобы. Все шло не так, неправильно, не по его заветам, и во власти вместо велеречивых интеллигентов оказались какие-то грубияны: наполовину профессиональные большевики, наполовину кадровые офицеры. На любое насилие они отвечали насилием, во внутренней жизни на первом месте для них были слова «приказ» и «дисциплина», и та революционная Россия, которую они строили, пугала и ужасала Чернова и подобных ему политиков. Вместо того, чтобы разгромить, разобрать по кирпичику чудовищное и нелепо громоздкое с точки зрения Чернова здание Российской империи, эти безумцы задумали просто перекрасить его в красный цвет и поменять вывеску на фасаде. И самое главное – за этими безумцами пошли люди, хороня заживо все то, во что он верил и к чему стремился.
Теперь же, когда все было потеряно, и на выборах возглавляемые им правые эсеры даже не попали в новый советский парламент, Чернову больше не было причин оставаться в Советской России. Он запросил разрешение на выезд в Швецию, которое к своему величайшему удивлению тут же получил безо всяких проволочек.
Новая Советская Россия выбрасывала господина Чернова и ему подобных, брезгливо отряхивая руки. Им теперь оставалось лишь упаковать свои чемоданы и отряхнуть прах с подошв своих сапог. Конечно, вскорости взамен этих никчемных людишек через границу в обратном направлении
28 апреля 1918 года. Петроград. Таврический дворец.
Секретарь делегации Османской империи на переговорах с правительством Советской России юзбаши Гасан-бей.
Позавчера наша делегация во главе с самим Мехмед Ферид-пашой прибыла в Петроград. Мы отправились из Севастополя на спецпоезде, который доставил нас в столицу Советской России с удивительной скоростью – всего за двое с половиной суток. И это в стране, в которой лишь недавно закончилась смута. Ну, или революция, как принято здесь говорить – сначала одна, а потом и другая.
Вместе с нами в Петроград вернулся и бинбаши Мехмед-бей, который оказал нам неоценимую помощь. Он предоставил в наше распоряжение радиостанцию, с помощью которой мы могли даже во время движения поезда связываться со Стамбулом и получать информацию о том, что происходит у нас в стране. Там уже работала русская миссия, которую возглавил мой старый знакомый Саид-эффенди, оказавшийся офицером русской разведки капитаном Саидом Рашидовым. Через него и передавались телеграммы, которые предназначались регенту Мехмеду Вехедеддину, зашифрованные личным шифром главой нашей делегации. Только по хитрой улыбке бинбаши Мехмед-бея, или майора Османова, как называли его теперь на территории Советской России, было ясно, что наши шифры русские свободно читали, и содержание нашей корреспонденции для них не было секретом.
Вообще, с недавних пор мне стало казаться, что мы – турки – выглядим сейчас неразумными детишками, которые, не подумав о последствиях, сунулись играть по крупному с большими дядями. Только и отвечать нам за проигрыш теперь придется по-взрослому, безо всякого снисхождения. Но тут винить некого – те, кто впутал мою родину в эту авантюру, уже мертвы. Жаль только, что их нельзя еще раз осудить и торжественно повесить на стамбульском базаре.
По дороге мы наблюдали за тем, что происходило вдоль железной дороги. Меня удивила не столько обширность России, сколько то, что по пути не было заметно следов недавних беспорядков, закончившихся свержением русского царя и сменой власти. Во всяком случае действительность, которую мы видели, совсем не была похожа на те ужасы, которые красочно описывали английские и французские газеты, через третьи руки попадавшие в Стамбул.
Мехмед Ферид-паша тоже подолгу разглядывал мелькавшие за окнами вагона русские поля и селения. Он в свое время был послом в России и имел представление о русском народе и его способностях. Он не раз предупреждал наших правителей из числа младотурок о том, что вести войну с Россией, царской или советской – огромная ошибка, которая впоследствии обернется страшной бедой для Османской империи. Но, к сожалению, ему тогда так никто и не поверил…
Мы внимательно ознакомились с предварительными условиями мирного договора с Россией, которые передал нам майор Османов. Что сказать – условия были тяжелыми, но, что самое главное, в них не предполагалось расчленение нашего государства и исчезновение его с карты мира. Иншалла – Всевышний покарал нас за гордыню и жадность. И за наши ошибки придется платить. Таков суровый закон войны. Победивший получает все, а проигравший – лишь то, что оставит ему победитель. Османская империя войну проиграла.
На перроне главного вокзала Петрограда нас встретил почетный караул. Как и положено, был исполнен наш государственный гимн «Решадие», после чего встречавший нас глава русской дипломатии господин Чичерин пригласил Мехмед Ферид-пашу и всех сопровождавших его лиц пройти на площадь, где нашу делегацию ждали авто, доставившие нас в отведенную нам резиденцию. Нас поместили в здание на набережной Невы неподалеку от Летнего сада, в котором в начале ХХ века располагалось посольство Османской империи. Глава нашей делегации по достоинству оценил этот момент.