Призраки долины папоротников
Шрифт:
– Они бросили его за борт, – сказала она, возвратившись на камбуз к Мэттью Такеру.
– Грубые люди. Такими их сделало море... Оно меняет людей, знаешь ли, мальчик, – отозвался он, скрипнув суставами ноги. – Не суди слишком строго. У каждого их этих бродяг своя собственная история. Чаще всего непростая... – Он подкинул полено в огонь. – Простое вообще редко случается: вся наша жизнь сплошная головоломка.
И так он это сказал, что Кэтрин с интересом глянула на старика:
– А у тебя какая история, Мэттью Такер? – спросила она. – Как давно ты
Тот задумался на мгновение, явно подсчитывая в уме.
– Лет эдак семь или восемь, уже и не вспомнить. Здесь, в море, время как будто стирается, движется по-другому...
– И все это время ты провел в этом камбузе?! – ужаснулась его собеседница.
Старик хмыкнул.
– Есть места и похуже: Ньюгейт, к примеру, вот где клоака, мой мальчик, вот где истинный ад.
– Ты был в Ньюгейте? За что?
– За воровство. Стянул пару центов у богатого прощелыги в Сити...
– Расскажи, – попросила Кэтрин с явной заинтересованностью, но старик поджал губы.
– Работай иди, – велел он, – нечего прохлаждаться.
И девушка, как бы сильно ей не хотелось послушать историю «чертова кока», поплелась надраивать стол и кастрюли, а старик снова погрузился в свою привычную полудрему, перемежавшуюся тихими стонами и скрипом его с трудом гнущихся ног.
5 глава
За ужином капитану прислуживал один из парней, похищенных из Ламберхёрста вместе с Кэтрин. Он был крепким и жилистым, но неповоротливым, как телега, которую загрузили мешками с картошкой и отправили в город на рынок: он сгибался, протискиваясь в камбуз за кипятком для капитанского чая, а после дважды проливал его, сбитый с ног захлестывающими палубу волнами, и Такер ворчал, называя его остолопом и переростком.
Сама Кэтрин руками, не привыкшими к грубой работе, надраивала посуду и под вялым руководством полусонного кока готовила нехитрые блюда, а однажды, потеряв равновесие во время качки и привалившись к плите, сильно обожгла себе локоть. Грязь въедалась в некогда белую кожу, ногти пообломались... Тем вечером она с грустью смотрела на них, невольно вздыхая по своей простой жизни в стенах пансиона, когда Мэттью Такер, все так же дремавший у очага, ни произнес:
– Я тоже вздыхал поначалу: все не мог свыкнуться с вечными качкой и грубостью окружавших меня людей, но знаешь, мальчик, человек ко всему привыкает. – Он кивнул в такт своим мыслям. – Привыкает и приспосабливается.
– А если я не хочу приспосабливаться?
– Тогда выход один – сигануть за борт и дело с концом. Но, скажу тебе честно, как бы сильно тебе этого ни хотелось, решиться на этот прыжок очень непросто... Да и к чему? Ты еще молод, пацан, а жизнь на «Конвенте» не так уж плоха...
Кэтрин головой покачала.
– Скажите об этом несчастному Ренсому, кок. Его прыжок уже совершился... и не по собственной воле, скажу я вам.
В этот момент старик улыбнулся, и улыбка его была грустной, полной тайного сожаления и тоски. Она скользнула по каждой
– Многое в жизни происходит не по нашей собственной воле, малец. Ты еще слишком юн, чтобы это понять, но судьба нас не спрашивает... Так было со мной.
– Когда вы попали в Ньюгейт?
– Нет, много раньше. Все началось много раньше... Я тогда служил в доме одного богача, лорда Таггерта, был лакеем в ливрее с золоченными галунами да при белых перчатках. Можешь представить, меня да в белых перчатках? – хмыкнул старик, развеселившись по-настоящему. Даже хлопнул себя по коленкам своими иссохшимися, с огрубевшей кожей руками.
Кэтрин подумалось, что она слышала это имя – лорд Таггерт – не тот ли это старик, что живет в красивом имении Кедартопп-хаус близ Кэстлтона?
– Должно быть, вы были настоящим красавцем, – польстила она старику. – И работа, я вижу, вам нравилась. Почему же вы бросили ее ради моря?
– Ради моря? Э нет, все было совершенно иначе, – возразил Мэттью Такер. – Будь моя воля, я так и служил бы лакеем в том славном имении, да кое-что приключилось...
– Что?! – Вот теперь любопытство Кэтрин разгорелось по-настоящему. Ничто не могло захватить ее больше старой истории, намекающей на наличие тайны!
Старик хрустнул суставами ног, удобнее располагаясь на стуле.
– Давненько то было, – произнес он, – уже будто и не со мной. Воистину в другой жизни! Я был молод тогда и самоуверен, надеялся, что судьба подарила мне шанс...
– Какой?
– Разбогатеть, ясное дело. Чего еще мог желать бедный парнишка, окруженный чужой роскошью изо дня в день? Но это был только мираж, фата-моргана, мой мальчик, и я, поставив на него слишком много, лишился в итоге всего.
И Кэтрин снова с горячностью попросила:
– Расскажите, что с вами случилось.
– Что уж там, расскажу, – отозвался старик, – дело былое, да и мне страшиться уж нечего: того и гляди отдам богу душу. Перед Ним и отвечу... Так вот, приключилось тогда в том поместье нехорошее дело. Убийство. Самое настоящее. И убили не кого-нибудь, а сына важного господина, что присутствовал вместе с семьей на приеме в доме лорда Таггерта.
– Убийство, – ахнула Кэтрин. – Как интересно! – В тот момент она забыла и о натруженных тяжелой работой руках, и своем положении на корабле, плывущем в далекую Каролину, о родителях, «драконице» – обо всем, одним словом. Рассказ старика захватил ее полностью...
– На самом деле, скорее ужасно, нежели «интересно», мой друг, – возразил старый Такер, – но ты, в силу юного возраста, можешь считать по-другому. Я понимаю... Мы же, весь Кедартопп-хаус, были тогда возбуждены и испуганы одновременно. Как же, такое событие: именины нашей хозяйки, а тут – раз тебе! – труп в курительной комнате. Труп самого мастера Редьярда Стаффорда, молодого, подающего надежды сына судьи, отец которого был очень дружен с мистером Таггертом, нашим хозяином.
– Вы знаете, что с ним случилось?