Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
Майка оторопела: эксперименту в два раза больше, чем Майке, и никакого толку?
— Когда же будет не рано?
— Миллионы лет сорняк в сорняк превращался, что ж ты думаешь, его за пару десятилетий окультурить можно?
— Так вы же не можете жить миллионы лет, — сказала Майка. Огородничать ей нравилось все меньше и меньше.
— Я еще в своем уме, — признал он. — За миллионы лет заскучать можно до смерти. Нет, уж, спасибо, мне и пары тысяч хватит.
— А зачем перевоспитывать плохое, если можно воспитывать хорошее?
— И ты туда же! — он грохнул. — Все
— Да-да, они тоже красивые бывают, — поспешила согласиться Майка. — Когда мы в Сочи ездили, я любила зарисовывать разные поля.
Она надеялась, что ее лирическое воспоминание вернет мастеру прежнее дружелюбие.
— Не согласен. Сорняк есть сорняк, как его не малюй. Трудиться надо. Пот проливать. Спину гнуть, — мастер завозился в траве с удвоенным усердием.
Надо так надо — Майка продолжила разливать едкую вонь.
Не отвлекаясь на болтовню, задумавшись, девочка поймала интересную мысль. Не мысль даже, а крупную убежденность: сорняки пьют жизнь не из земли, а из соседей. Вот бедные огурцовые побеги вроде бы еще хорохорятся, но даже несмышленому глазу ясно, что скоро они сдадутся на милость победителя. В отличие от Алексея Лысикова, жить культурному овощу осталось не пару тысяч лет, а всего лишь неделю-другую.
Из зарослей сорной травы на Майку полился дивный густой бас:
— Распустились мои сорняки, — низким голосом запел Леша лирическую песню, —
Незаметно, как это бывает. И уже с чьей-то легкой руки Лебеду «злой бедой» называют. И недобро косится бурьян, Дикой тяги не переборов. Для меня важен каждый изъян Непокорных моих сорняков… Сорняки вы мои, сорняки!— на всю каморку затянул он припев, —
Я повыведу дикость лихую! Дорогие мои сорняки, Я привью вам привычку иную.Лысиков ненадолго умолк, а девочке показалось, что разноцветные заросли ожили, закачались в такт проникновенным словам, заставляя воздух вибрировать нежными гитарными переборами… «Дзынь-брынь», — сообщали они что-то особенное.
— И совсем не его в том вина, —продолжал великан чувствительную песню, —
Что сорняк трын-травой уродился. ЛихолетьяТут уж Майка не могла не поддаться общему настроению.
— Сорняки вы мои, сорняки! —вместе с мастером Лешей запела она, —
Я повыведу дикость лихую! Дорогие мои сорняки, Я привью вам привычку иную…Каморка полнилась созвучными чувствами, а былинки мастера-фантазера колыхались музыке в такт…
Спелись.
Топор дровосека
…Стена с нарисованным ночным небом вернулась на прежнее место. Майка Яшина и Алексей Лысиков вновь очутились в захламленной мастерской, перед креслицем непонятного предназначения.
— Что ж, детка, поработала, погорбатилась на чужого дядю, теперь твой черед заказы делать, — весело объявил мастер.
— А спросить можно?
— Давай.
— «Выход из себя» для кого делается?
— Для дароносцев.
— Для детей? — Майка не поверила своим ушам.
— И для них тоже, — Лысиков поморщился. Разговор, кажется, побежал в ненужном для него направлении. — Иногда приходится. Нам замеры крайностей нужны. Чтобы знать, где дар, а где все остальное. А ты поди пойми, если дароносец ленив, как медведь в спячке. Неохота ему выказывать себя во всей полноте, и хоть ты пополам тресни. Вот и вынуждаем.
— А давайте мы тоже устроим бурю в стакане воды?! — с азартом предложила девочка.
Уроков химии у Майки еще не было, и она не могла знать, чем это пахнет.
— Какая хитрая! — сказал Алексей. Уж он-то не раз обжигался. — А если опять жахнет? Потеряешься. Никаким фонарем тебя не найдем.
— Ну, вы же нашлись, — возразила она.
— Мне что, я к тяготам привычный, — мастер Леша попыхал трубкой, выгоняя на волю целое стадо дымчатых козликов. — А тебе нельзя. Извиняй, детка, не могу я «Выход из себя» сварганить. Полномочиями не вышел. Да и к чему? Твой случай, кажись, ясный.
— Какой? — девочка замерла.
— Такой, что прям секир-башка.
Из угла на Майку понесся топор.
Девочка взвизгнула, а холодное оружие, запущенное словом мастера, повисло в полуметре от ее головы.
— Нравится? — спросил великан.
— Не очень, — призналась Майка.
Она шагнула к топору и коснулась его лезвия. Надо же, бритвенной остроты.
— Топор, как топор. Только летающий, — тряхнула девочка косичками, не желая выглядеть трусихой.
— Да, староват друг. Сейчас другие стали делать. С мотором, сверхзвуковыми имитаторами, а он не такой.