Призванный. Возможно, баллада.
Шрифт:
Краем глаза отмечаем, что на камне слева кто-то сидит. Затем поднимается, пересекает дорогу и останавливается за первым стволом на обочине.
Теперь он уже не на периферии, а в центральном поле нашего зрения.
Смотрит он не на нас, а дальше.
Напряженно ждет, когда из карьера появится тот, чей путь лежит на север. Он знает, что поста у камня не миновать, но еще не свыкся с тем, что ждать придется очень долго.
Черт, как же он нас различает?
Может, просто чует, что стилет уже выдан? Попробовать еще раз, оставив его
Ну да, а заодно добраться до бугра в центре. Вдруг там у самых наших ног лежал себе набитый доверху вещмешок, а мы его не заметили, потому что контролировали дальние подходы.
Правильно, это маразм.
Тычем в перо.
Да, желаем перестраховаться.
С момента предыдущей записи прошло всего тридцать девять минут.
Странное все-таки место.
То целая неделя пролетает незамеченной, то без видимого основания возникает стойкое ощущение, что уже который день тут топчемся.
Надо срочно валить отсюда, пока мхом не обросли.
И без оглядки.
Глава III
Сразу за Мертвым лесом сворачиваем налево и очень скоро утыкаемся в заросли борщевика, которые вблизи не кажутся непроходимыми. Для этого даже не нужно рубиться ножом, как тесаком, достаточно отодвигать некоторые стебли лезвием. Наш энтузиазм не простирается настолько далеко, чтобы делать больше. Во всяком случае, мы не станем изображать из себя дровосека там, где без этого можно обойтись.
Посему просто пробираемся. Борщевик недовольно мотает над нашей головой всем тем, что у него сверху – зонтичными соцветиями и разлапистыми листьями. Он не настолько тупой, чтобы выбрасывать листья на стволе, там, где никакого солнца не уловишь. Но и не до такой степени добрый, чтобы не осыпать нас какой-то трухой. Вследствие чего продвигаемся хоть без особых проблем, однако то и дело чешась в затылке, загривке и захребетье. Особенно, когда начинает навязчиво мниться, что то не дождь семян и сухих лепестков, а десантно-штурмовое соединение клещей.
Неожиданно, во время того как очередной борщевик описывает вершиной размашистую дугу, справа мелькает нечто красноватое и вроде бы кирпичное. Клоним в ту сторону. Стебли зловредного зонтичного редеют, и вот уже сквозь них проглядывает, боже ж ты мой, церковь! Не белокаменная – из обожженного кирпича, так что не из ранних, но совершенно точно православная. Заброшенная и сильно запущенная, однако не часовенка, не церквушка отшибная – именно церковь. Величественная, с четырьмя входами и надвратной колокольней, возвышающейся, как и положено, над западным. Северный, напротив которого нас вынесло из зарослей, забран узорной черной решеткой, видимо, чугунной, поскольку она даже не тронута ржавчиной. Но оконные проемы рядом зияют, приглашая если уж не забраться,
Заглядываем. Вся внутренняя часть, косо подсвеченная падающими в основном откуда-то сверху лучами, усыпана мелко битым кирпичом вперемешку со штукатурной крошкой. Южный вход, расположенный почти напротив, перекрыт сплошной дверью темного цвета, отсюда не видно, из чего сделанной. Но есть еще два, и если хотя бы один из них не заперт, лезть в церковь через окно как-то не по-христиански.
Подаемся направо, меж стволов совсем забубенных особей борщевика и по пояс в разнузданном репейнике, богобоязненностью никогда не отличавшемся – чертополох, одним словом.
Центральный заход перекрыт все же не воротами, просящимися на это место, а широкой одностворчатой дверью из темного дерева – мореного дуба? – окованного поперечными полосами не до конца проржавевшего металла с выпуклыми массивными заклепками.
Толкаем. Никакого эффекта.
Тянем. С длинным, неожиданно очень громким, скрипом раскрывается.
В подвратье темно, но это только со свету, потому что дверь, ведущая в неф, отсутствует. Равно как и восточная входная – за алтарем. В створе просматриваются мясистые стебли того же борщевика, осадившего храм вкруговую.
Вступаем в неф, который нынче почти квадратен, поскольку боковые колонны напоминают о своем былом присутствии лишь оплывшими сталактитами да куцыми сталагмитами.
Купол в центральной части прогнулся в обратную сторону, образовав ближе к алтарю воронку с провалившимся дном. По краям пролома свисают корни кривой ползучей березки, чудом удержавшейся на крыше.
Стены пусты, штукатурка ободрана. Ни образов, ни фресок, лишь над проемом выхода еще заметна надпись, или часть ее, намалеванная уже на пощербленном кирпиче: КЛИН-10. Вероятно, это местный вариант общегалактического: «Здесь был Вася».
Прямо над нашей макушкой – в сквозной воронке – высокое небо. Если Господь там, ему нас видно.
Медленным шагом выходим из-под церковных сводов и задираем голову.
В том же направлении устремлен шпиль колокольни.
Длинный, узкий, острый.
Креста на нем нет. Вернее, нет перекладин, и лишенный поперечин символ походит больше на пику или древко сорванного знамени.
Сдается, Господь на нас не смотрит.
Наверное, мы пасынки, а то уже и сироты.
Но в проемах вытянутой вверх ротонды виден, мать моя, колокол!
По крайней мере, мы еще не онемели.
Деловито оглядываемся. Ну и как же взбирался туда пономарь? Знамо дело, не по наружной стене, но ведь и в интерьере никакого лаза мы не заметили.
Осматриваем сумрачное подвратье. За приставленным к левой стене трухлявым каркасом бывшей двери, очевидно, той, что закрывала когда-то проход в центральное помещение, темнеет провал. Протискиваемся в щель. Темнота не такая уж полная, даже со свету. Что-то брезжит сверху, но не напрямую, а как бы из-за угла. Ждем, когда глаза окончательно привыкнут.