Призванный. Возможно, баллада.
Шрифт:
Судя по тому, что они спят днем, это ночные бабочки. Возможно, бражник. Абриса мертвой головы в таком положении не разглядеть, но будить, чтоб продемонстрировали, желания у нас не возникает. А ну как сдуру кто-нибудь из них сядет на лицо? На вид они влажные, жирные и липкие. Заранее передергивает.
Добираемся до боковой бойницы и втискиваемся в нее. А дальше против часовой стрелки вниз, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, заваливая корпус влево, дабы не чиркнуть по внешней стене. В конце не остается ничего, кроме как на всем разбеге прыгнуть
От кувырка, по приземлении на дно, в последнее мгновение отказываемся, так что в подвратье не выкатываемся, а выбегаем на четвереньках. Слегка боком, но тоже сойдет, не убились и ладно.
Снизившееся солнце теперь стоит прямо напротив главного выхода из храма. Веревка колокола оборвалась, знать, не сразу.
Если хотим добраться до жилья засветло, надо поторапливаться.
Огибаем угол и возвращаемся на торимую нами тропу. Борщевик добрее не стал, кажется, он даже поднакопил не нужной ему трухи поболее.
Земля заметно идет под уклон, затем ныряет, спускаясь, видимо, к ручью, через который нужно перебраться, чтобы выйти на вырубки.
Ручья как такового нам не попадается. В самой нижней точке под ногой что-то по-болотному чавкает, но тем и ограничивается. Дальше следует пологий подъем, заросший уже не борщевиком пополам с кустарником, а кривыми деревцами, покрытыми плесенью и увешанными паутиной. На взгорке начинают встречаться вполне себе нормальные осины, а потом уже вязы да клены.
Вырубками это место называется, наверное, по старой традиции. Даже ни одного пня не сохранилось. Подвернувшийся по пути поваленный ствол именно повален, а не спилен или срублен. По сухой голой древесине с шорохом пробегают длинные черные жуки – короеды, надо полагать. Точно, всю кору пожрали, теперь мечутся в сумнении: кто виноват и что делать? Извини, мужики, ничего мы вам подсказать не можем. Кумекайте сами.
Сквозь поредевшие заросли проступает поляна, на той стороне которой стеною встает кряжистое дубье. На опушке, как и говорилось, сторожка, крытая жердями. Из кирпичной трубы вьется дымок. Учуяв человечий дух, бабкина сестра отложила свою ежкину азбуку, спешно растопила печь и взгромоздила на нее котел с водой.
На поляне никого не хрюкает и в нетерпении землю не роет. Возможно, у кабанов с нюхом похуже. Или, наоборот, они не выносят дыма, а на наше появление им плевать.
Доходим до крылечка, останавливаемся метрах в трех, отпечатавшись тенью прямо на двери.
– Топ-топ-топ! – говорим громко.
Потом вежливо добавляем:
– Тук-тук-тук.
Никто не хлопает. Ни дверью, ни в ладоши. Только из дубравы доносится, словно спросонья:
– У-гу!
В смысле, не заперто?
Раздается длинный скрип, и из проема показывается худая старуха в наброшенном бушлате.
Она щурится, поскольку наш силуэт ей видится как раз на фоне заходящего солнца.
– С гостинцем я, бабушка, от сестры твоей, – помогаем мы ей въехать в ситуацию.
– Коли так, милости прошу.
Она сторонится.
Пригнув голову, входим.
Внутри темно,
– Присаживайся, мил человек, – кивает бабка на лавку и уходит к печке.
Возвращается с жестяной кружкой, из которой вьется парок со смородиновым духом, ставит перед нами и принимается разматывать тряпицу на гостинце.
– Заела-таки сестрицу совесть, – усмехается она удовлетворенно.
– А зачем тебе сатанинский гриб, отравить кого задумала? – шутливо интересуемся мы.
– Да кого же? Тех, что сюда забредают, травить поздно. Кабанов я отваживаю. Так и норовят все грядки изрыть. В последнее время какой-то взялся по ночам чесаться об угол избенки, того и гляди завалит. Дубов в дубраве ему, видите ли, мало. Как начнут матереть, никакой управы на них не сыщешь. С вожаком схлестнуться пока остерегаются, а удаль молодецкую показать уже невтерпеж, вот и озоруют, как умеют. А сатанинским отваром вокруг побрызгаешь, они и отстанут почитай на полгода.
– Веселая тут у вас жизнь.
– А ты, похоже, не из местных.
– Похоже, – соглашаемся мы.
Старуха садится напротив.
– Колокол давеча заполошно звонил – твоих рук дело?
Неопределенно пожимаем плечами.
– С баловства или для бахвальства?
– Вроде того.
Разве объяснишь? Да и не обязан Брайан отчетом. Не с него спрос…
– А в наши края каким ветром занесло? – продолжает пытать старуха. – За чашей Грааля снарядился?
Мы даже вскидываемся ошарашено.
– Эк ты загнула, бабуся! Чуть ли не под прямым углом.
– А чего ж тогда шатаешься по свету, словно неупокоенный?
– Дракона ищу, с рогом на носу.
– Трубить потом в ущелье будешь?
– Трубить? Почему в ущелье?
– Ну, как неистовый Ролан.
– Знаешь, бабуся, ты с азбукой-то заморской поосторожней, не перебарщивай, а то у тебя и эльфы в дубраве заведутся. Расскажи-ка лучше о драконе. Своими словами.
– Ладно, мил человек, гриб ты принес, никуда не денешься. Усаживайся поудобнее, история долгая.
Демонстративно поерзав на лавке, замираем.
– Шел себе как-то по дороге солдатик, – зачинает сказительница. – Долго ли, коротко шел, но солнце к закату стало клониться.
– Если в самоволке, то лучше не по дороге, а по кустам вдоль обочины. А то ведь на патруль напорешься.
– Да не самовольно он, отпустили со службы.
– В увольнение? А в срок разве успеет вернуться?
– Возвращаться не надо было, его совсем отпустили.
– По старости или инвалидности?
– Да нет же, – отмахивается старуха, – лет ему примерно, как тебе. Руки-ноги тоже на месте.