Про человека с Эпсилон Кассиопеи
Шрифт:
— Налейте учителю, — тут же с неподдельным энтузиазмом подхватили присутствующие.
— Да не стоит, — Четыре_пи уже понимал, что сопротивляться бесполезно и покорно принял в руку граненый стакан, в который незамедлительно полилась характерно пахнущая жидкость.
— Мы ж символически, — по-отечески похлопал его плечу какой-то мужичонка. — Тут дело такое. Старый год уважить надобно. А то он ведь еще не закончился. А у китайцев говорят вообще в феврале только цифра сменится. А китайцев, знаешь сколько много… Жуть как много.
— Ну, вздрогнем, — зычно возвестил гармонист.
И все вздрогнули. Водка была скверная.
— Держи, держи! — мужичонка, явно прочитал его мысли и протянул кусочек хлеба с кружком докторской колбасы. Ее состав всегда вызывал справедливые сомнения, и собственно, почему докторская… Но в новогоднюю ночь, когда даже в воздухе ощущалось дополнительное праздничное давление, состав казался подходящим. Тем более, под неопознанную водку.
— Ну что, — крякнул гармонист. — Споем что ли?!
— Только давай, чтоб за душу взяло, — попросила Ильинична. — От частушек уже в ушах звенит.
— Хорошо, будет тебе за душу, — гармонист дернул мехами и в ночь унесся громкий аккорд. А потом он запел. Хорошо поставленным баритоном. И пространство возле елки словно преобразилось.
С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре
С хороших и верных товарищей
Живущих в соседнем дворе…
…Красиво выводил певец под правильный аккомпанемент. В груди опять защемило, но уже сильнее. И захотелось снова выпить, чтобы это приятное тепло разлилось как река и соединило разрозненные берега. В мягкий мужской баритон неожиданно вплелось глубокое женское вибрато. Варвара Ильинична легко взяла правильный интервал, и в морозной невесомости заискрило, зажглось, заполыхало.
С чего начинается Родина?
С заветной скамьи у ворот
С той самой березки что во поле
Под ветром склоняясь растёт
Четыре_пи слушал даже не ушами. Он вообще не разбирал слов. Песня входила в него целиком. Куда-то между ребер, над и под диафрагму. Он не думал, он видел ту самую скамейку и на ней босоногую Свету… видел березу… Березка, она ведь такая трогательная, и сок ее вкусный, как и она сама. И товарищи-друзья, которые просто так. Которым ничего не нужно, только посидеть с ними и обменяться молчанием. Ну и словами тоже. А матери у меня никогда не было, и колыбельные мне не пели, я даже не знаю, что это. Но прямо сейчас она словно есть. Я не могу вспомнить ее лицо, но помню баюкающее объятие… И столько нежности к этой неведомой маме, к Светкиным коленкам на скамейке, к растерянному Ваньке и всегда готовому прийти на помощь Коле… к Фильке, который все видит насквозь. К кудрям Натальи Михайловны, безуспешно приглаженным. И эти поющие и слушающие люди. Они из ничего создают новую реальность, в которой я лечу… Они так прекрасны. И песня… А на шее у Наташи родинка. Слово то какое правильное. От слова «родина». Родина, которая начинается прямо здесь. Прямо сейчас.
На последнем куплете Четыре_пи заплакал. Где ты, Четыре_пи_зед_восемь_игрек? Где ты теперь?
— Спасибо, — прошептал он.
Ему снова налили, но пить уже не хотелось, потому что было очень тепло и ясно. Но он все равно выпил и закусил.
39
11.30 вечера. Успел. Пират радостно тявкнул и полез гладиться. Ах, чертяка, забыли про тебя с этим праздником.
Пес ласково заскулил, не желая отпускать треплющую ладонь, но Четыре_пи прощально сжал его мохнатые скулы и отпустил. Оттряхнул брюки и пошел к дверям.
Сорокины смотрели телевизор. Шел какой-то веселый фильм. Четыре_пи уже знал, что этот жанр называется «комедия». С юмором у него не клеилось, поэтому он доверял реакции других людей. Если смеются, значит «комедия». И не важно, что сам разведчик при этом видел на экране лишь повествовательные эпизоды. И чего они хохочут, прямо до слез…, - недоумевал бывало Четыре_пи и списывал все на чужеродность своего восприятия.
В момент, когда он тихонько вошел в общую комнату, телевизор демонстрировал нелепого вихрастого очкарика, который представлялся в присутствии очень симпатичной девушки.
— Петя…, ммм, Саша.
И девушка в экране заразительно засмеялась. И Четыре_пи неожиданно тоже. Потому что это было смешно. Действительно очень смешно.
— О, Леня пришел, — сказала Светлана, и его колени сразу размякли, будто перестали быть опорой. Ведь стоять уже было не нужно. Только обвить ее всю, объять.
Пахло потрясающе. Стол буквально ломился. Салаты, вареная картошка, жаренная курица, котлеты… разносортные соленья, ещё какие-то салаты… И большая чаша с дымящимися пельменями. В центре стола возвышались фирменный самогон, шампанское и графин с морсом. Как все это изобилие могло уместиться в желудках присутствующих, Четыре_пи не представлял. Однако есть хотелось нестерпимо.
— А мы тут гадаем, придёшь — не придёшь, — добродушно усмехнулся Иван Денисович. — Располагайся! Я даже отсюда слышу, как у тебя в животе урчит.
Четыре_пи с удовольствием расположился. Света тут же поставила ему чистую тарелку, снабдила вилкой и ложкой.
— Что тебе положить, Леня?
Ее голос чуть заметно дрожал, и от этого "чуть" он ощутил лёгкую вибрацию на коже. Словно тысячи невесомых крошечных существ забегали по эпителию… Это было незнакомо, но приятно. Он потянулся за хлебом и случайно коснулся ее руки и тут же последовал разряд такой силы, что обычно ровное сердце пилота вдруг забилось бешеной дробью… и захотелось снова коснуться, уже осознанно. И скользить по этой гладкой руке. И дрожать. Она посмотрела ему в глаза, пунцовая, с теряющими скромность губами, и он столько всего сумел распознать в ее расширившихся глазах, что задохнулся, потому что в его вдохе было очень много её.
Глафира Петровна кашлянула.
— Картошки положи, котлет, — сухо сказала она, — Что застыла?
Зрачки сузились, губы выровнялись. Света тыльной стороной ладони поправила выбившуюся прядь, и Четыре_пи заметил маленький золотой цветочек в мочке ее уха. Красиво. Она вся красивая… В ней все красивое. Линии и уголочки, холмики и впадинки. Почему я раньше ничего не замечал. Как это можно не заметить.
Он набросился на еду. Аппетит действительно разыгрался, и теперь он остро чувствовал вкус. На языке, в нёбе, в желудке, в голове. Еда оказывается тоже волновала и радовала. И стало совсем хорошо-хорошо.