Проблемы поликультур и полиязычий в гуманитарном образовании
Шрифт:
Другие авторы видят специфику гуманитарных наук в том, что они в качестве своей основной ценности имеют сопереживание, диалог как особый способ отношения к объекту. При этом утверждается: «Во-первых, невозможно отделить исследования от исследователя как субъекта познания, от его сознания. Во-вторых, диалог предполагает отношение к предмету исследования как к оппоненту, коллеге, партнеру, то есть, как к субъекту» [219, с. 135]. Сопереживание с объектом исследования, пожалуй, не меньшее, а даже большее, чем для гуманитариев, имеет значение для медиков. Способность «вживаться» в объект исследования, безусловно, весьма ценное для гуманитария качество, но нельзя преувеличивать его значение. Мысленный диалог, например, с египетским фараоном или каким-нибудь неандертальцем, может быть весьма полезным приемом, но «обратная связь» историка с субъектами такого рода не только условна, но и всегда чревата опасностью произвольного навязывания
Как заметил однажды нейрофизиолог Р. Бернс, «…было бы полезно…, если бы авторы статей о высших отделах центральной нервной системы, прежде чем писать о методах, сообщали о своих предубеждениях и ожиданиях. В конце концов удручающе легко найти то, что ищешь, и чрезвычайно трудно увидеть то, что заранее не ожидаешь и не стремишься найти» [31, с. 399]. Поэтому при всей неразделимости объекта (предмета) и субъекта как сторон познавательного процесса исследователь обязан всегда стремиться четко отрефлексировать их принципиальное различие, отделять свое субъективное отношение от содержания исследуемого объекта. В этом состоит залог объективности научного знания и выражение субъективной профессиональной честности ученого. Трудно также согласиться с М.А. Розовым, усматривающим существенную особенность гуманитарных наук в рефлексии, способности человека описывать свое поведение [269, с. 78]. Бесспорно, гуманитарные науки в определенной степени выражают самопознание человечества, но то же самое можно сказать и о комплексах негуманитарных, например, медико-биологических или экологических наук, описывающих поведение человека, результаты которых также могут существенно влиять на последующее развитие изучаемых объектов. Специфика гуманитарного знания, очевидно, в том, что оно отражает, «рефлексирует» бытие и сознание на «социетальном» уровне.
Коммуникативность между российскими учеными существенно снизилась. Во-первых, резко сократились тиражи и возросли цены на печатную продукцию, во-вторых, для большинства специалистов значительно сократились финансовые возможности общения, в-третьих, гуманитарии теперь не только мало читают труды друг друга, но мало общаются на конференциях и семинарах. И совершенно был прав А.С. Панарин, когда, призывая философское сообщество к продуктивному общению, утверждал: «…чем выше уровень нашей озабоченности, тем выше уровень проникновения в суть вещей, а значит, тем содержательнее используемые нами знаки», так как язык познания, его метод, не могут быть свободны от человеческой ангажированности [237, с. 55].
«Полипарадигмальность» стала пониматься как «полиистинность» – отрицание необходимости общезначимых, объективных истин, как право каждого гуманитария на «свою истину». В связи с этим практически исчезла научная критика – необходимый элемент плодотворного развития любой дисциплины не только с точки зрения выявления слабых мест и ошибок, но, самое главное, для выявления и показа значимости положительных результатов в трудах коллег. Критика трудов основоположников диалектического и исторического материализма и их последователей – необходимое условие развития этой области знания, как и любой науки. В рамках этого направления давались упрощенные представления об отмирании государства, о роли классовых противоречий и классовой борьбы, о роли духовных факторов истории и т.д. Маркс и Энгельс, отмечая, что национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, полагали, что «из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература» [213, с. 428]. Многие их последователи эти идеи абсолютизировали. Как выразился однажды поэт: «…чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем». Национализм однозначно рассматривался как реакционное явление, а интернационализм – как очень прогрессивное. Парадоксально, что сегодня подобные идеи активно эксплуатируют глобалисты (в особенности, американские).
Жизнь, однако, показала, что содержание указанных понятий, в полном соответствии с основным законом диалектики, переходит при определенных условиях в свою противоположность. Безбрежный интернационализм в политике КПСС в конечном счете привел к краху Советского Союза и угрожает распадом России. Подъем национального самосознания российского народа становится необходимым условием возрождения нашего отечества. Надо также иметь в виду, что этническое и культурное разнообразие – главное богатство человечества. Мир был бы очень унылым, если бы все люди одинаково думали, говорили и действовали.
Сумма национальных культур, считают В.Н. Филиппов и В.Н. Гончаров, образует культуру всего человечества, но эта сумма интегрирована действительным творчески деятельностным вкладом каждой нации. «Во всей истории человечества, – пишут эти авторы, – трудно найти такое культурное сообщество, которое
И права М.Н. Кокаревич, когда пишет: «Осознание доминированности принципа качественного своеобразия культур приводит к смене дискурса в соответствующих культурно-теоретических и других гуманитарных дисциплинах. Так, категория „общечеловеческих ценностей“ заменяется категорией „национального интереса“ как в политике, так и в политологии» [165, с. 46]. Однако чаще вместо вполне обоснованного и необходимого пересмотра теоретических положений и понятий преобладают огульное отрицание и претензии на открытия в духе утверждения глобализма в его американской версии.
В 90-е годы ХХ века, после того как «табу» на критику теоретических основ марксизма и, в частности, его социальной теории, в нашей стране было снято, научный подиум заполонила толпа доморощенных «опровергателей», главным образом, вчерашних догматизаторов марксистско-ленинской философии и политэкономии. Еще недавно любую новую мысль они клеймили как «ревизионистскую» и «антикоммунистическую», а ныне с особым пристрастием топчут и уничтожают все, что вчера раболепно провозглашали священным и непререкаемым. Некоторые из них принялись усердно пережевывать мысли западных ученых, выдавая их часто тривиальные, сомнительные и явно ошибочные суждения за образцы глубокомыслия и современной классики, а иногда, что гораздо хуже, за собственные мысли. Причем, если в советское время в большинстве случаев они подчеркивали к месту и не к месту, что опираются на труды классиков марксизма-ленинизма, то сегодня считают своим долгом демонстративно открещиваться от того, чему поучали вчера. Чуть ли не дежурными у этих «критиков» стали обвинения Маркса в антигуманизме.
Некоторые оппоненты, не мудрствуя лукаво, присоединяются к западным авторам феноменологического и так называемого эссенциалистского направлений, излагая без какого-либо критического анализа их концепции. Так, М.Н. Кокаревич выдвигает совершенно верный тезис: распределение по труду возможно при условии, если работник будет причастен к распределению результатов труда, что осуществимо, если человек является собственником средств производства. Однако при этом автор утверждает, что «первая стадия коммунистического общества, в котором реализуется принцип „от каждого по способностям, каждому по труду“ оказывается возможной при условии всеохватывающей частной (?) собственности на средства производства. Однако сущность частной (не путать с личной) собственности, как показали еще классики английской политэкономии, состоит в распоряжении чужой рабочей силой, присвоении результатов труда других людей. Поэтому „всеохватывающая“ частная собственность – нонсенс, т.е. невозможна по определению. Таковой может быть только общественная собственность.
Автор критикует Маркса и одновременно объявляет его своим единомышленником – «эссенциалистом» [165]. Обоснована ли заявка на столь фундаментальное открытие в истории философской мысли? «Эссенциальный» (от лат. еssentia – сущность) в философской терминологии означает существенный, относящийся к сущности, как противоположность «акцидентального», т.е. случайного, несущественного, второстепенного (от лат. aссidental – случайный). Однако слово «эссенциализм» для обозначения методологии, ориентированной на познание сущности вещей посредством их определений (дефиниций) без опоры на эмпирически проверяемые факты, ввел в понятийный аппарат философии Карл Поппер. Причем, эту методологию он считал одной из главных причин отсталости общественных наук [249, с. 65]. Карл Поппер прав постольку, поскольку труды гуманитариев, особенно философов и теоретиков педагогики, слишком часто строятся явно или неявно именно по такой методологии и состоят из бесплодных схоластических споров по поводу дефиниций, никого не интересующих, кроме узкого круга «посвященных». Познание на абстрактно-теоретическом уровне сущности наблюдаемых явлений, основанное на анализе чувственно воспринимаемых эмпирических фактов, выражает смысл любой научной деятельности как таковой. Если бы сущность и явление совпадали, вполне резонно отмечал К. Маркс, всякая наука была бы излишней. Следовательно, заявки на какую-то особую «эссенциалистскую» методологию научного исследования не имеют смысла даже по формальным основаниям. По большому счету жизнь подтверждает истинность всех кардинальных положений гуманистической философии и последовательно научной методологии диалектического и исторического материализма.