Пробуждения
Шрифт:
Я назначил ей это лекарство 18 июня 1969 года. Ответ на лечение при достигнутой дозе 1,2 г в сутки был необычайно стремительным и резким, развившись в один день в течение считанных часов. Больная почувствовала внезапный прилив энергии и силы, абсолютно избавившись от ригидности. Она сразу смогла пройти коридор по всей его длине. Проявив все свои силы, Мария Г. сумела побороть тенденцию к сутулости, голос стал громким и ясным, хотя речь была весьма торопливой, со склонностью говорить короткими предложениями и словосочетаниями. Слюнотечение почти полностью прекратилось, настроение стало игривым с элементами эйфории.
Мы вызвали родителей, и те сразу приехали в госпиталь —
В первую неделю июля начали появляться первые проблемы. Воодушевление мисс Г. стало оборачиваться склонностью к насилию и маниям, ей казалось, что ее «дразнят» и «соблазняют». Она считала, что больные и персонал сговариваются, чтобы «подловить» ее. Больная была напугана, встревожена и разозлена чувствами, которые возбуждали в ней эти воображаемые козни. Одного взгляда было достаточно, чтобы нарваться на ругань или бросок любым предметом, который в тот момент оказывался у мисс Г. под рукой.
Она постоянно спрашивала меня, как появляются дети и является ли секс «естественным» делом или за него люди наказываются смертью. Она стала очень тревожиться по поводу здоровья своей матери и постоянно звонила домой. При этом всегда задавала один и тот же вопрос: «Ты хорошо себя чувствуешь, мама? Ты не умрешь?» После каждого такого разговора она сотрясалась в рыданиях.
К середине июля ее дни превратились в онтологическое переключение в прежнее состояние спадов и подъемов — пять приступов ярости в день, за которыми следовали периоды истощения и раскаяния. Во время таких приступов ярости она становилась поистине страшной — рычала и ревела, как разъяренная горилла. В такие моменты мисс Г. носилась по коридору, нападая на всякого встречного, и если ей некого было ударить, колотила кулаками по стенам. К концу такого приступа она начинала биться головой о стену, выкрикивая: «Убейте меня, убейте! Я плохая и должна умереть!» Небольшие дозы торазина (5 мг) купировали такие вспышки в течение нескольких минут, но погружали мисс Г. в глубокий паркинсонизм, ступор и кататонию.
16 июля я снизил дозу леводопы с 1,2 г до 1,0 г в сутки. Это снижение подействовало как большая доза торазина, поразив мисс Г. тяжелейшей паркинсонической неподвижностью. Четыре дня она провела в совершенно беспомощном депрессивном состоянии, гораздо более тяжелом, чем до начала приема леводопы, беспрестанно умоляя меня снова увеличить ей дозу леводопы. 20 июля я добавил 0,1 г препарата. Это немедленно повергло ее в самый неистовый приступ ярости из всех, что нам приходилось наблюдать у этой больной. Мисс Г. взорвалась убийственной кататонической злобой, сопровождаемой рыком, пронзительными криками, ревом и урчанием. Она царапалась, чесалась, крушила все, что попадало под руку, швыряла предметы. У нее был свирепый и злобный вид зверя, она была похожа на хищника, готового к броску. В этом состоянии она также проявила склонность к тоническому высовыванию языка и вытягиванию губ (Scbnauzkrampf).
Так как больная, очевидно, была не в состоянии говорить, я дал ей карандаш и бумагу, но она вцепилась в карандаш зубами и мгновенно разгрызла его в щепки. После
По возвращении я нашел мисс Г. в состоянии выраженного паркинсонизма, в кататонической депрессии, находящейся в неподвижной, неумолимо засосавшей ее физиологической черной дыре. Больная нуждалась в полном постоянном сестринском уходе. Теперь, без леводопы, казалось, жизнь едва теплилась в ней, но я опасался, что у нее снова начнутся приступы неконтролируемого насилия, если я еще раз назначу ей леводопу. Это был невозможный выбор между невозможными альтернативами, но я мог попытаться (и надеяться на успех) достигнуть промежуточного состояния. Я начал в очередной раз лечить мисс Г. этим лекарством в таких малых дозах, что нам самим пришлось изготавливать капсулы. Больная не ответила на дозы 100, 150, 200 и 250 мг. На дозу 300 мг она ответила взрывом. Черная дыра превратилась в сверхновую звезду, точно так же как в предыдущие разы.
На этот раз она зашла еще дальше: ее психика распалась на отдельные поведенческие фрагменты. В последовавшие за новым назначением препарата два месяца ее поведение потеряло цельность, какая была ей присуща раньше, и раскололось на бесчисленное множество «под-поведений», каждое из которых было правильно организовано и глубоко регрессивно. Это походило на шизофрению, но процесс был глубже и острее. Я чувствовал, что мы открыли ящик Пандоры или потревожили гнездо змей. Более того, мы не могли теперь отменить леводопу и даже уменьшить дозу хотя бы на минимальную часть, ибо ответами на такие попытки были немедленные комы с угнетением дыхания и гипоксией. Я пытался дважды уменьшить дозу, и оба раза результат мог оказаться фатальным. Больная утратила возможность выбрать состояние между безумием и смертью, утратила самую возможность такого промежуточного состояния, когда проявилась гиперреакция на леводопу.
В течение этих двух месяцев мисс Г. стала очень чувствительной и прикрывала во время еды тарелку руками, защищая ее от покушений со стороны «воров». У больной развилась неистребимая тяга к накопительству, и она окружила себя горами всяких предметов — разорванными бумажками, разжеванными конфетами, кусочками хлеба, а иногда и кала — все это она постоянно брала с собой в кресло и кровать. У нее появились молниеносные тики и импульсивные движения глаз, которые двигались с предмета на предмет с непостижимой быстротой. Часто взгляд ее «застревал» на предметах или объектах, которые попадали в поле ее зрения.
Больше всего ее внимание привлекали мухи. Стоило только взгляду больной зафиксироваться и «застрять», как она начинала предпринимать невероятные и неистовые усилия, чтобы «высвободить» его из плена. Мисс Г. постоянно «околдовывали» окружающие ее предметы, она была принуждена наблюдать их, трогать, лизать, хотя иногда ей удавалось противопоставить этим насильственным тискам и путам обычный «блок». Мисс Г. страдала ненасытным аппетитом и неконтролируемой прожорливостью. После еды у нее появлялся насильственный позыв вылизать дочиста тарелку и засунуть пальцы и предметы столовой утвари в не перестающий жевать рот. Когда она пила, ее язык сильно высовывался изо рта, и подчас она начинала, как кошка, с невероятной быстротой лакать жидкость.