Пробуждения
Шрифт:
Мы назначили больному леводопу в начале марта 1969 года и постепенно довели дозу до 5 г в сутки. В течение двух недель эффекта практически не было, а потом произошло внезапное «превращение». Ригидность исчезла из всех конечностей, Леонард ощутил небывалый прилив энергии и силы. Он встал с кресла, начал с небольшой посторонней помощью ходить, снова обрел способность печатать на машинке и писать, заговорил громким и ясным голосом — чего с ним не бывало с двадцати четырех лет. В последние дни марта Леонард Л. буквально наслаждался подвижностью, здоровьем и счастьем, коих был начисто лишен последние тридцать лет. Все, что происходило вокруг, наполняло его неподдельным восторгом. Он походил на человека, очнувшегося от долгого кошмара — или выздоровевшего после тяжелой болезни, или на человека, восставшего из могилы, или вышедшего на волю из сырой темницы, — которого опьянила красота окружающего мира.
В течение этих двух недель мистер Л. был пьян реальностью — упивался ощущениями, чувствами и отношениями, ранее в течение долгих бесконечных десятилетий недоступными либо искаженными. Он очень любил выходить из госпиталя в сад, с удивительным
Теперь в «Божественной комедии» он читал «Рай», хотя последние два года не заходил дальше «Чистилища» или «Ада». Он читал Данте со слезами счастья. «Я чувствую себя спасенным, — говорил он, — воскресшим, заново рожденным. Ощущение здоровья приближает меня к Благодати… Чувствую себя как влюбленный. Я прорвался сквозь барьер, отделявший меня от любви».
В то время в душе мистера Л. преобладало чувство свободы, открытости и неограниченного обмена с миром. Это было поистине лирическое понимание реальности, без малейшего налета болезненной фантазии, внезапно открывшееся больному словно в откровении. «Я жаждал и томился всю жизнь, — говорил мне мистер Л., — но теперь я полон. Я умиротворен. Удовлетворен. Я не хочу большего». Леонарда покинули враждебность, тревога, душевное напряжение и низость. Их место заняло чувство легкости, гармонии и уюта, дружбы и родства со всем и всеми, чего он никогда в жизни не испытывал — «даже до паркинсонизма», первым делом признался он мне. Дневник, который больной начал вести в те дни, изобиловал выражениями изумления и благодарности. «Exaltavit humiles!» — писал он на каждой странице. Были и другие восклицания подобного рода: «Ради этого стоило всю жизнь страдать от болезни»; «Леводопа — благословенное лекарство, оно вернуло мне все возможности жизни. Оно выпустило меня из заточения, в котором я томился до сих пор»; «Если бы все чувствовали себя так же хорошо, как и я, то никто не стал бы помышлять о ссорах и войнах. Никто не стал бы думать о господстве и обладании. Все люди просто наслаждались бы собой и друг другом. Они бы поняли, что Святые Небеса находятся здесь, на земле».
В апреле появились первые признаки ухудшения. Избыток здоровья и энергии, переполнявший мистера Л. («благодати», как он сам это называл), стал слишком велик и экстравагантен, приобретая черты мании величия. В то же время появились и начальные признаки разнообразных странных движений и других патологических симптомов. Чувство гармонии и легкой, без всяких усилий, власти над обстоятельствами уступило место гнетущей избыточности, насилию и прессингу, раздирающим больного на части.
Этот патологический распад становился все более заметным с каждым днем. От восторга перед существующей реальностью мистер Л. перешел к догматической уверенности в своей особой судьбе и миссии. Он начал ощущать себя мессией, сыном Божьим. Теперь он ясно «видел», что мир одержим дьявольскими силами, испорчен ими, и только он, Леонард Л., призван в мир для борьбы со вселенским злом. В своем дневнике он записал: «Я поднялся. И я до сих пор продолжаю подниматься. Я восстаю из пепла поражения к славе величия. Теперь должен я встать и обратиться к миру». Он действительно начал собирать в коридоре группы пациентов и писать множество писем в газеты, конгрессменам и даже в Белый дом [На самом деле мистер Л. не отправил ни одного письма по адресу, а себя с иронией называл не иначе как «герцогом Паркинсонским».]. Более того, он умолял нас организовать для него нечто вроде просветительской евангелической миссии, с тем чтобы он мог проповедовать по градам и весям благую весть о жизни от леводопы.
Там, где в апреле было чувство замечательной легкости и умиротворения, появились напряжение и неудовлетворенность, зияющая пропасть быстро заполнилась болезненным ненасытным вожделением и алчностью. Зверский аппетит таинственным образом трансформировался в ненасытную страсть и непомерную жадность. Больной воспарил к неимоверным высотам устремлений и фантазий, которым не могла соответствовать ни одна в мире реальность — и уж во всяком случае не реальность Учреждения, убежища для убогих и умирающих [На самом деле госпиталь изначально назывался «Приют «Маунт-Кармель» для калек и умирающих». И хотя мрачное и скорбное название было изменено, характер самого учреждения остался в какой-то степени тем же.], или, как сам мистер Л. назвал его три года назад, «человеческий зоосад».
Однако самые интенсивные желания, к великому нашему огорчению, имели ярко выраженный сексуальный характер, соединяясь при этом со стремлением к власти и обладанию. Не удовлетворяясь больше пасторальным и невинным целованием цветов, больной начал ласкать и целовать сестер отделения. Правда, все его ухаживания отвергались, сначала с улыбками и добродушными шутками, а потом со все возрастающими резкостью и гневом. Очень скоро, уже в мае, отношения больного с персоналом стали весьма и весьма напряженными, и мистер Л. перешел от вежливой влюбчивости к необузданной и неприятной эротомании [Такое подавление сексуальности действительно очень характерно для приютов и лечебных учреждений для хронических больных, и такое насильственное подавление может очень серьезно отражаться на состоянии многих больных, даже тех, кто не находится в таком возбужденном состоянии, как, например, Леонард Л. Двое других больных с постэнцефалитическим синдромом, Морис П. и Эд М., поступили в госпиталь почти одновременно, в течение одной недели, в 1971 году. // Они были относительно молоды — обоим едва перевалило за сорок, женаты и лишь незадолго до этого развелись. Оба были подавлены свалившимся на них несчастьем, и, как у Майрона В., у обоих больных сразу после поступления развился тяжелый психоз. Обоим больным была назначена леводопа, и они пережили живописную драму «пробуждения» и «бедствия». Но в этом пункте их истории разошлись.
К середине мая Леонард Л., по его собственному выражению, был «заряжен» и «перезаряжен» большим избытком всего, слышал великийзов. Его переполняли сексуальные влечения и агрессивные чувства и охватывали жадность и всеядная прожорливость, принимавшие самые разнообразные формы. В своих фантазиях, дневниковых записях, сновидениях он предстает уже не как смиренный, незлобивый и меланхоличный агнец, но как грубый и сильный пещерный человек, вооруженный непобедимой дубиной и несгибаемым членом. Больной видел себя Дионисом — воплощением мужественности и власти, диким, восхитительным, всепожирающим человеком-зверем, соединившим в себе царственное, творческое и генитальное всемогущество. «С леводопой, кипящей в моей крови, — писал он в то время, — для меня нет в мире ничего, чего я не смог бы сделать, если бы захотел. Леводопа — это мощь и непобедимая сила. Леводопа — это необузданность страсти, эгоистическое всевластие. Леводопа подарила мне силу, какой я всегда жаждал. Я ждал леводопу тридцать лет» [Сравните этот пассаж с чувствами, выраженными Фрейдом в отношении кокаина и процитированными в приложении «Чудо-лекарства: Фрейд, Вильям Джеймс и Хэвлок Эллис», с. 475.]. Движимый неутоленным сексуальным влечением, он начал мастурбировать — яростно, свободно, почти не скрываясь — по многу часов ежедневно. Временами его ненасытность принимала иные формы — голода и жажды, лизания тарелок и складывания крошек в подол халата, прикусывания, жевания и сосания собственного языка, — стимулирующие, подгоняющие и доставляющие нечто очень похожее на сексуальное наслаждение (сравните с поведением Маргарет А., Роландо П., Марии Г. и др.).
Одновременно со всплеском общего возбуждения у мистера Л. наблюдались бесчисленные «пробуждения» и частные виды возбуждения — особые частные формы насильственных толчков, повторений, компульсий, намеков и персеверации. Он обычно начинал говорить с невероятной быстротой, снова и снова повторяя слова и целые фразы (палилалия). Он ежеминутно застревал взором на предметах, попадавшихся ему на глаза, и не мог произвольно оторвать от них взгляд. Больной страдал насильственными побуждениями к пыхтению и хлопанью в ладоши. Как только это начиналось, мистер Л. уже не был способен остановиться, но продолжал пыхтеть или хлопать со все нарастающей силой и быстротой до тех пор, пока не застывал во внезапно наступившем оцепенении. Эти лихорадочные крещендо, эквиваленты паркинсонической торопливости и суетливости, доставляли больному «всплеск возбуждения, равный по силе оргазму».
Во второй половине мая чтение стало весьма затруднительным из-за неуправляемой спешки и персеверации: стоило больному начать чтение, как оно становилось все быстрее и быстрее, заставляя мистера Л. забывать о синтаксисе и смысле прочитанного. Будучи не в силах замедлить сумасшедший темп, мистер Л. захлопывал книгу после каждого абзаца, чтобы усвоить смысл, прежде чем броситься в дальнейшее чтение. В это же время появились тики, тяжесть которых нарастала день ото дня, внезапные движения глаз и дрожание век, гримасы, оскал зубов и мгновенные, молниеносные почесывания. Чувствуя, что нарастающий страх и предчувствие полного распада лишают его разума и цельности мышления, мистер Л. делает последнюю попытку взять себя в руки и решает в начале июня написать автобиографию. «Это позволит мне собраться и взять себя в руки, — говорил он, — это позволит изгнать демонов. Я освещу все ярким дневным светом».
Пользуясь одними лишь искривленными и дистрофичными указательными пальцами, мистер Л. напечатал автобиографию — сочинение из пятидесяти тысяч слов — за три недели июня [Автобиография мистера Л. — это замечательный, уникальный в своем роде документ. Стиль и содержание его отчетливо отражают конфликты, которые в то время бушевали в сознании мистера Л. По большей части, однако, он демонстрирует чрезвычайно развитое чувство юмора, беспристрастность и стремление к точности и подлинности. Очень пронзительны и трогательны описания детства, развития болезни и реакции пациента на нее, даны верные и меткие описания больных, с которыми он делил пребывание в госпитале. Очень подробно мистер Л. рассказывает о своей реакции на леводопу, о чувствах, которые охватили его на фоне приема лекарства. Описывает мистер Л. отношение к лекарству, ко мне и другим. Изложение обильно сдобрено сексуальными фантазиями, шутками, ложными реминисценциями и т. д., которые временами с головой захлестывают автора. Некоторые из этих реминисценций объединяются с плотоядными и каннибальскими фантазиями, с мыслями о сыром мясе, удовлетворяющем его плотские потребности.]. Больной печатал автобиографию практически беспрерывно: по двенадцать — пятнадцать часов ежедневно. В эти моменты он действительно «собирался» и брал себя в руки. В эти долгие часы у него не было ни тиков, ни возбуждения, ни прессинга, который буквально направлял его действия и сотрясал все его существо. Как только мистер Л. отрывался от машинки, лихорадочное состояние сознания, императивные побуждения, тики и палилалия тотчас утверждали свою гегемонию.