Прочь из чёрной дыры
Шрифт:
…Обычно я возвращаюсь из чёрной дыры так же внезапно, как и проваливаюсь. Тело ещё помнит то, что случилось в лесу. Но я не чувствую боли. И не плачу. Постепенно мир вокруг меня наполняется воздухом. Я снова на лестнице, между четвёртым и пятым этажами, и никого рядом.
Иду домой, ноги немного дрожат. Оставляю в прихожей куртку и кроссовки, мою руки. Потом закрываюсь в комнате и включаю хоть какую-то музыку. Лежу на диване в одежде.
Почему, оказавшись в чёрной дыре, я каждый раз иду на ту поляну? Ведь знаю, чем дело кончится. Я снова прокручиваю в голове эту ситуацию и привычно говорю себе:
Я думаю об этом всякий раз, вернувшись оттуда. Вот только в чёрной дыре другие правила. Здесь и сейчас я могу идти куда захочу. А там каждый мой шаг запрограммирован. Или нет? Может, в следующий раз у меня получится сойти с тропинки? А может, следующего раза не будет, а? Спасибо, я усвоила урок.
Один трек сменяет другой, хорошая подборка нашлась, хоть и бесплатная. Кажется, я даже подпеваю тихонько.
И тут в комнату врывается отец.
— Ты ненормальная? — кричит он. — Опозорить нас хочешь?
Я вытаскиваю один наушник, резко сажусь, спускаю ноги на пол. Лежать на диване в верхней одежде у нас в доме запрещается. А вот орать можно. Особенно если ты отец.
— Вынь бананы из ушей, когда с тобой старшие разговаривают! — бушует он.
«Может, ещё по стойке смирно встать?» — думаю я, вытаскивая второй наушник. На самом деле я в жизни отцу так не отвечу — я его боюсь. Да, боюсь, потому что трусиха.
Из кухни прибегает мама, сканирует взглядом местность. Убедившись, что вся семья в сборе, отец начинает обличительную речь.
Я не ребёнок, а изверг рода человеческого. Напугала старую женщину, нашу соседку с седьмого этажа. Ей сын подарил щенка лабрадора, только сегодня привёз. Она пошла с ним гулять…
— И знаешь, что сделала твоя дочь? — отец обращается к маме. — Показалась старухе и спряталась! Подшутить решила! Отца перед соседями опозорить!
Ах, вот оно что.
Запирая свою дверь, старуха выпустила поводок, и зверь вырвался на свободу. Помчался по ступенькам вниз, а тут я иду. Родители не знают про чёрную дыру — думают, что я просто очень быстро убегаю, едва завидев любую собаку. А сегодня, значит, отец решил, что я нарочно спряталась. Старуха глядит: была девочка — и нет девочки. Подумала, что я упала в лестничный пролёт. Искала, звала — а я, значит, затаилась и молчала. Специально, чтоб её напугать. Теперь у бабки давление за двести или типа того, её сын звонил и был просто в ярости.
Отец умеет орать только на нас с мамой. Мама говорит — у него такой характер. Несдержанный. Но куда девается вся его несдержанность, когда он разговаривает с другими мужчинами? Бабкин сын потребовал принести искупительную жертву, и теперь я останусь без ужина.
Вернее, как. Отец сказал: «Никакого ужина, пока не попросишь прощенья у пожилой женщины!»
Просить прощенья я не собираюсь. Там же в квартире собака, и теперь она в нашем подъезде навсегда. Не знаю, что у нас сегодня на ужин, да и не очень-то хотелось.
Мама стоит за спиной у отца и изображает сочувствие, но так, чтобы он не заметил. И ещё делает руками такой знак, который означает у неё «покорись, не спорь,
Я снова оказываюсь на лестнице — без телефона и наушников.
К соседке я не пойду, кто меня проверит? Постою между этажами у окна, потом вернусь.
Да и очень я нужна там: может, у бабки давление понизилось, и она спит себе, а тут такая я — дзинь-дзинь, вставайте, я к вам пришла просить прощенья.
Теперь придётся ездить на лифте. Открывать дверь в подъезд, прислушиваться. На седьмом этаже, над нами — это лучше, чем ниже.
Наш безопасный подъезд больше не будет прежним. Он уже не безопасен, но я ещё не полностью это осознала. Ведь у старухи давление, она сегодня не выйдет из своей квартиры и чудовище на поводке не выведет.
Из окна дует, меня немного знобит. На воображаемой карте района появляется ещё один красный крест. Место, где опасно. И его не обойти, не объехать, не свернуть. Через него придётся ходить. Каждый день два раза — в школу и обратно. Как минимум.
Открывается дверь нашей квартиры, на лестницу выглядывает мама.
— Вика, — тихо зовёт она.
Я спускаюсь вниз.
— Всё, он успокоился, — говорит мама.
Мы возвращаемся в квартиру. Отец ужинает перед телевизором. Опять какая-то мясорубка: сплошное мочилово, разбавленное банальным сюжетом, а он ничего, ест супчик. Себе-то подписку не забывает оплатить. А ведь по телевизору столько бесплатного кино показывают!
Мы с мамой ужинаем на кухне. Кухня у нас маленькая, за столом помещаются только два человека. Мама закрыла дверь и включила стиральную машину — она у нас тоже на кухне стоит.
— Я завтра позвоню ей, попрошу прощения. И осторожно выясню, в какое время она будет его выгуливать, — говорит мама.
Я киваю. Я трусиха. И родители это знают. Мама смирилась, а отец всё пытается сделать из меня человека.
Но я трусиха, уже навсегда.
ГЛАВА 3. ЛУЧШЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ — ОМЛЕТ
После того случая в лесу к нам в деревню приехала скорая. Для соседей это было целое событие. Наверное, они долго его обсуждали: сперва дачники, на следующий день скорая. У них такого движа не бывает даже на Новый год. Деревня глухая, в лесах. Отец купил там дом, когда мне было два года, у кого-то из коллег, за бесценок. Чтобы в глуши отдыхать от города.
Но после того случая отец продал наш дом. «Наварился немного. Нет худа без добра», — хвастался он по телефону.
Мои красивые джинсы со стразами были испорчены. Так я и не успела из них окончательно вырасти. Не знаю, что с ними случилось. Наверное, продали вместе с домом.
Не помню, долго мы ждали скорую или нет. И как ехали — тоже не помню. Помню, что умоляла не делать мне уколы в попу. «Только в руку! Только в руку!»
Так всю дорогу и орала, наверное.
Не знаю, мои ли крики помогли или так положено, но все уколы мне делали в плечо. Было больно, но как бы и всё равно.