Продается недостроенный индивидуальный дом...

Гросс Виллем Иоханнович

Наверху, над этой пестрой картиной, стояла молодая женщина в пижаме. Она была босиком и держала в руках исписанные листы бумаги. Женщина смотрела в окно — окно было чисто вымыто, — но ничего не видела. А на работе ей говорили, что у нее острый глаз. Ничего она не видела. Лишь, обернувшись, увидела спящего на спине мужа — он тяжело дышал, втягивая воздух носом и выдыхая полураскрытым ртом. Увидела на груди большую задубелую руку, изъеденные известью пальцы, которые время от времени делали какое-то беспомощное движение. И даже муху, которая села на загорелый лоб мужа, а потом переползла через светлую бровь на нервно подрагивающее веко и с жужжанием полетела.

Затем женщина увидела светлую головку, которая как раз в эту минуту появилась над сеткой маленькой кровати, и синие бусинки глаз с искорками радости: утро, снова великолепное утро!

В это утро, как, впрочем, часто в последнее время, Ахто сразу же попал в объятия матери и услышал знакомые ласковые слова. Но на этот

раз слова были гораздо значительнее, несравненно значительнее.

— Ты мой единственный, ты мой самый любимый!

2

Стояли жаркие безветренные дни. И вот как-то после обеда на юге и северо-востоке начали подниматься тяжелые тучи. Казалось, должна разразиться благословенная гроза. Впрочем, у грозовых туч свои пути и прихоти. Да и не все ли равно, будет гроза или нет, тому, кто идет сейчас по дороге, весело насвистывая. Разразится буря — что же, он встанет под первую попавшуюся ему дружелюбную крышу.

Пиджак на руке, ворот рубахи распахнут, на гладком лбу капельки пота, а на губах веселенький мотив — симпатичный юноша был воплощением самой беззаботности. Он о чем-то спросил у ребят, играющих на краю дороги в пекарню, и те вымазанными пальцами показали, в какую сторону ему идти; потрепал по мохнатой морде прибежавшего обнюхать его огромного пса и посочувствовал ему: в такой день в шубе! И радостно помахал мужчине и женщине, работавшим на солнцепеке.

Юноше тоже помахали.

— Значит, тут вы и строите! — крикнул он, подойдя.

— Строит Рейн, а я загораю, — протянула ему руку женщина.

Все вместе они отправились осматривать дом. Строители могли гордиться — работа что надо!

— Ты когда приехал в Таллин? — Рейн решил выведать у брата его планы на лето. В своем коротеньком ответном письме он дал понять, что Эро может приехать в том случае, если согласен мириться с очень большими неудобствами. Втайне он надеялся, что парень откажется от этой затеи. Но тот все-таки приехал.

Мало того. Приехав утром, он уже успел устроиться на работу. Он теперь не только праздный студент, он еще грузчик, который уже с завтрашнего дня начнет развозить по киоскам бачки с пивом, чтобы жители Таллина не умерли в такую жару от жажды.

Эро внезапно стал серьезным.

— Слушай, Рейн, пусти меня в сарай.

Рейн посмотрел на Урве, а затем выдавил из себя:

— Ну, что ты! У нас дома есть где спать. Я, правда, иногда сплю здесь, чтобы не терять времени на ходьбу.

Эро уже стоял в дверях сарая.

— Идеальная дача!

Сарай был забит всякими материалами, места для вторых нар не было, разве что сделать их над нижними. Решив, что старший брат упирается лишь из глупой вежливости — Эро прекрасно понимал, что в квартире и без него тесно, — он снял рубашку и принялся за дело. Рейн стал помогать ему. Урве думала про себя: как похожи эти стройные, загорелые тела. Только на бедре и на икре левой ноги у Рейна синели рубцы от ран, а у Эро их не было. Но оба одного роста, с крепкими мускулами. Урве знала, что Эро фехтовальщик, член университетской команды. А мускулы Рейна стали особенно упругими за то время, пока он клал фундамент. Даже лица у них похожи, но тут уже невозможно перепутать — у Эро лицо тоньше, подбородок острее, под глазами нет морщин, да и глаза живее.

Урве ушла за сарай, в тень. Неожиданный приезд Эро взволновал ее. Ей хотелось услышать про Юту, с которой она переписывалась теперь очень редко. Начать этот разговор, пока мужчины мастерили нары, было невозможно. А может быть, Эро и не захочет рассказывать о Юте.

Ну и жара! Наверно, даже в тени градусов тридцать. Где-то громыхал гром; гроза была далеко, и в воздухе по-прежнему стояла духота. Тело изнывало от зноя и от работы.

Урве уже второй день размешивала раствор и таскала на леса кирпич. Ей нравилось работать физически, и главное, она на какое-то время забывала о всех своих неприятностях. Деньги! Не будь денег и дрязг вокруг них, насколько легче жилось бы людям. Рейн не взял трех тысяч, которые она одолжила в конце концов у Оявеэра. Пожал плечами: он не просил у жены такой суммы. Кто велел ей надрываться? От чистого сердца посоветовал поехать отдохнуть к Руте. Но Урве была непреклонна: Рейн должен взять три тысячи, заработанные женой честным трудом. Очень хорошо, что Рейн заупрямился и прекратил пустой спор, он именно так и сказал: пустой спор. Он не хотел брать трех тысяч. Взял тысячу восемьсот, чтобы заказать дверные и оконные рамы. Собственно, негде и хранить их — сарай забит этернитом и мешками с цементом. Да и не к чему спешить, двери и окна можно заказать потом, когда он получит из банка очередную часть ссуды. Но уж если появились свободные деньги... Одним словом, этому гордому мужчине не очень-то и нужны женины деньги, он взял из них часть, чтобы не терять времени на споры. Он так и сказал, небрежно бросил деньги в ящик стола и ушел на работу. Бросил так, словно его пустой болтовней оторвали от спешного и важного дела. Вначале Урве почувствовала себя оскорбленной, но потом, особенно после того, как вернула Оявеэру долг и снова

почувствовала себя свободной, обнаружила даже приятную черту в Рейне. Гордый человек. Такой, каким и должен быть мужчина. Как ножом отрезал — не нужны мне твои фокусы. Вот и случилось, что в первый же после этого разговора выходной день на строительной площадке с утра появился робкий проситель работы. Мастер оказался в затруднительном положении — легкой работы нет. Но тут выяснилось, что «проситель», который не имел разряда, согласен на любое дело. Урве стала таскать камни и размешивать раствор. В лучах теплого солнца сверкала влажная от росы трава, запах извести щекотал ноздри; кирпичи, транспортируемые наверх в двух старых ведрах, аккуратными рядами укладывались вдоль шнура в стену. Рейн уже добрался до карниза. До чего же ловко у него все это получалось! Работает, а сам сопит или, выпятив губы, насвистывает что-то. Кирпича поднесено достаточно, раствору в ящике хватит надолго, — значит, Урве может немного расправить спину, отдохнуть и подумать, как распланировать сад. Сирень прижилась хорошо. На дальнем конце участка тоже неплохо бы посадить сирень. В каком-нибудь тенистом уголке можно построить беседку, обвить диким виноградом. Она мысленно увидела пестрые тюльпаны и нарциссы, нежные гвоздики и гордые пышные георгины. Пчелы с жужжанием перелетают с цветка на цветок. Воскресный день. Хозяйка сидит в беседке — она читает, прислушиваясь к веселым голосам гостей. Ну, а Рейн — ему нравится такой сад? Рейн считал, что все это замечательно, хотя, по правде говоря, он еще не успел как следует подумать о саде. У него внезапно возникла одна идея, нет, нет, не менее поэтичная — вместо двух убогих комнат можно сделать одну большую. Гостиная с камином, как у того народного артиста, о котором однажды рассказывала Урве. Нижние комнаты с кирпичными перегородками останутся, разумеется, такими, как у архитектора в типовом проекте. А верхний этаж можно переделать. Рейн даже на комбинате во время работы думал об этом, пока не нашел интересного решения. Только бы Урве согласилась. Рассказывая, он увлекся, в его голосе снова зазвучали знакомые мягкие нотки — ну, как было не согласиться с ним! Да и, помимо всего, это было чудесно придумано. У окна — письменный стол Урве, в другой части комнаты, образующей угол, — спальня. Делать стенные шкафы в углублении под крышей, по мнению Рейна, некрасиво, да они и не особенно нужны. Вместо них он соорудит книжные полки. И в комнате обязательно будет камин. Машину красного кирпича и железный подстав — вот и все, что нужно для камина.

Вечером, моясь, Урве направила шланг вверх, на Рейна, и, окатив его струей воды, заставила быстро опуститься вниз. Затем они вскипятили на маленьком костерке чай и стали ужинать, оживленно разговаривая о саде и комнате с камином. На этот раз Урве осталась ночевать в сарае. Казалось, их супружеская жизнь только сейчас и началась.

Но сегодня приехал Эро.

Начал сооружать себе нары. Неудобно было отказать. И откуда он мог знать, как прошла здесь минувшая ночь?

Грозовые тучи так и не дошли сюда, пролились дождем где-то в другом месте, но духота спала, и в воздухе сразу повеяло прохладой. Пришлось надеть запыленный рабочий комбинезон.

Стройка ждала.

Эро избегал разговоров о Юте. Тщательно умывшись под краном, быстро оделся — в самом деле стало прохладно — и, весело помахав, ушел. Сказал, что вернется поздно.

Рейн, насвистывая мотив знакомого марша, ловко укладывал кирпичи. Урве глядела вслед шагавшему по пыльной улице Эро. Потом, вздохнув, стала укладывать кирпичи в ведра. Четыре — в одно, четыре — в другое. Носить так кирпичи не очень-то удобно, но никакого другого способа она придумывать не стала.

Удивительно, до чего вдруг стало прохладно!

3

Пятьдесят с лишним лет эстонская молодежь устремлялась из деревни в город. После Великой Отечественной войны, когда советская власть начала восстанавливать и расширять промышленность, этот поток усилился. Фабрично-заводские школы тысячами вербовали парней и девушек, предоставляя им пахнущие свежей краской общежития. Увеличивалось количество классов в средних школах. Давняя привычка эстонского крестьянина посылать в школу хотя бы часть своих детей, чтобы они устроились потом на «чистую» работу, жила в нем с таким же упорством, с каким продолжает жить сломанная ива. Газеты кишели объявлениями: «Ученик из деревни снимет комнату или угол, район безразличен». «Брат и сестра, ученики из деревни, срочно нуждаются в жилплощади; согласны в частном доме». Недостаток продуктов питания и высокие послевоенные цены делали слова «из деревни» особенно значительными. Эти слова стали паролем, за которым скрывались окорока и плетенки с маслом. Так «ученик из деревни» получал жилплощадь в городе и постепенно отвыкал от работы на земле. Из всех что-то получалось. Многие шли в университет, там тоже говорили: приходите, учитесь, нужны кадры, государство платит! Куда ни взгляни, всюду нужны были люди, всюду кричали: приходите, приступайте к делу, выучим за короткий срок! Так эти мальчишки и девчонки из деревни становились рабочими, инженерами, учителями, плановиками, снабженцами, учеными. Они становились новыми гражданами города.