Продавец надежды. Найти смысл жизни в мире, где тревога – норма, а спокойствие – бунт
Шрифт:
Большинство людей улыбались Учителю в ответ. Я размышлял: «Откуда у Продавца надежды столько знакомых?» А они не были знакомыми. Просто он так жил. Каждый встречный – это человек, каждый человек – его ближний, каждый ближний – не незнакомец. Он здоровался просто так, для удовольствия. Я никогда еще не видел никого, такого оживленного, доброго и общительного. Он не просто продавал надежды, он жил ими.
Мы миновали много кварталов, прошли много километров, а к его дому все никак не приходили. Долгое время спустя, когда я уже не мог идти дальше,
Я посмотрел налево. Там стоял ряд одинаковых домов социального жилья, все как один выкрашенные белой краской, у каждого – небольшое крыльцо. Я почесал голову: «Домики маленькие, на три комнаты можно не рассчитывать».
Но, к счастью, человек, позвавший меня за собой, посмотрел направо. Следя за его взглядом, я увидел стоявший за автомобильным мостом огромный многоэтажный дом. Казалось, в нем на каждом этаже теснятся восемь квартир, он был похож на голубятню. Те квартирки будут потеснее социального жилья, они набиты людьми.
Я вспомнил об учениках и подумал: «Я не выдержу. Это будет очень тяжелая ночь». Учитель опередил меня и сказал:
– Не волнуйся. Места много.
Я попытался скрыть свою тревогу и, стараясь выглядеть спокойным, спросил:
– Ваша квартира на каком этаже?
– Моя квартира? Весь мир – моя квартира, – ответил он спокойно.
– Вери гуд, отличная квартирка, – сказал Бартоломеу; он обожал вставлять фразочки на ломаном английском.
Я пришел в ужас:
– Как это, учитель?
Он объяснил:
– У лисиц есть норы, у птиц – гнезда, а Продавцу надежды и голову приклонить негде.
Я стоял как вкопанный, не веря своим ушам. Он повторил знаменитую фразу Христа. «А что, если он считает себя Христом? Не может быть! А что, если у него психоз начался или вот-вот начнется? Но он производит впечатление человека умного, образованного. О Боге говорит без религиозного пафоса. Кто этот человек? Что происходит?» Он окатил меня холодной водой, пока моя голова не успела закипеть:
– Не волнуйся. Я не он. Я просто пытаюсь его понять.
– Кто это – он? – смущенно уточнил я.
– Я не Добрый Пастырь. Я малейший из всех тех, кто пытался его понять, – ответил Учитель спокойным тоном.
Я почувствовал краткое облегчение.
– Но кто же вы? – Мне хотелось разъяснений, но я их так и не получил.
Он был тверд:
– Я уже сказал тебе. Ты мне не веришь?
Бартоломеу бы тут и помолчать, но его ведь не заглушишь. Он напомнил мне:
– Не веришь, что он главный инопланетянин.
Теперь я уже совсем не выдержал и разозлился:
– Заткнись, помойный рот!
Тогда он воскликнул:
– Не Помойный Рот, а Сладкий Голосочек. И не пытайся показать, кто здесь круче, интеллигентишка.
И он встал в боевую стойку, как мастер кунг-фу. Это была первая ссора между учениками.
Учитель ласково, не нарушая границ, обратился ко мне. Он умел указать
– Жулиу Сезар, ты же умный человек и знаешь, что произведение принадлежит не творцу, а тому, кто на него смотрит. Тот, кто смотрит, видит в нем суть. Чем тебе не угодило, что Бартоломеу считает меня начальником инопланетян? Щедрости хочу, а не послушания. Будь щедр к самому себе!
Мне сначала показалось, что эти последние слова: «Будь щедр к самому себе» – были неточны. Я думал, что он имел в виду: «Будь щедр к Бартоломеу». Но во время пути до меня дошло, что тот, кто щедр к себе, будет щедр и к другим. А тот, кто слишком требователен к самому себе, и для других будет палачом.
Щедрость была величайшей идеей, которую Учитель хотел донести до людей. «Нормальные» люди жили в своих загонах, спрятавшись в своих мирках, они утратили неописуемое счастье делиться, помогать, давать новый шанс. Щедрость встречалась только в словарях, а сердце и голова его не знали. Я умел соревноваться, но не умел быть щедрым. Я умел указывать на промахи и недочеты своих коллег, но не умел принимать их. Я больше радовался чужим неудачам, чем собственным успехам. Я ничем не отличался от оппозиционных политиков, которые надеются, что правящие партии съедят сами себя.
Поняв, я немного успокоился. Но где же квартира, где же дом, где мы устроимся на ночлег? Вдруг Учитель показал рукой на стоявший перед нами мост и сказал:
– Вот наш дом.
У меня закружилась голова. Я начал думать о высотке Сан-Пабло. Под мостом лежало несколько старых изорванных матрасов. Простыни не было, а вместо одеял нас ждали старые и тоже рваные тряпки. Для питья стоял кувшин воды, стаканов не было. Нам придется пить из горла. Я никогда не видел настолько бедного человека. «И это он спас меня от самоубийства?» – подумал я.
Дело было так плохо, что возмутился даже Бартоломеу, который начинал мне нравиться. Он почесал голову, протер глаза руками, чтобы убедиться, что ему это не привиделось, и сказал:
– Начальник, мы что, и правда здесь будем жить?
Бартоломеу начал осознавать реальное положение дел. Начал понимать, что летающая тарелка отвезла его не туда. Он привык ночевать в местах получше: в сараях, в подсобках баров, даже в муниципальных приютах; но под мостом оказался впервые.
– Да, Бартоломеу, это мой дом! А нас ждет долгая-долгая ночь.
Как всегда, слова учителя имели особый смысл. Ночь будет долгой – не потому что мы будем ворочаться на неудобном матрасе, а потому что ночевать будет страшно.
На ужин был черствый хлеб и просроченные, но еще не заплесневелые пирожные. Я ненавижу фастфуд, но тут подумал, что лучше уж гамбургер, чем вот это. Пожевав немного сухого хлеба, я лег спать. Кто знает, может быть, на следующий день все это окажется просто дурным сном. Я лег на матрас, положил под голову кусок картона вместо подушки и закрыл глаза. Но сознание бурлило.