Продавец надежды. Найти смысл жизни в мире, где тревога – норма, а спокойствие – бунт
Шрифт:
Я критиковал эту чрезмерную романтику, а теперь Продавец надежды демонстрировал точно такую же радость. Лишь после поцелуя пьяницы я понял, что Учитель устроил этот праздник для меня. Пьяница оказался трезвее меня. Я был в растерянности, не мог понять, почему я так важен для человека, с которым только что познакомился. Я потерялся и был найден, я «умер» и был спасен. Чего же мне еще надо? Разве это не повод отпраздновать? Я послал свой формализм куда подальше.
Я был «нормальным», и, как у многих «нормальных», мое безумие было скрытым, закамуфлированным. Я нуждался во встряске. Я расшевелился. Учитель показал, что сердцу не нужны
«Нормальные» так изголодались по радости, что, встретив странного человека, сорвавшего оковы с их чувств, расслабились и веселились, как дети. Танцевали люди в галстуках, танцевали женщины в длинных платьях и мини-юбках. К веселью присоединились дети и подростки.
А вот появилась и старушка, на которую упал Бартоломеу. Она танцевала со своей клюкой. Ее звали Журема, ей было за восемьдесят. Но при этом совсем не было похоже, что она хромает. Она была в лучшей форме, чем я, прекрасное здоровье, разве что легкие симптомы синдрома Альцгеймера. Мало кто так танцевал, как она. Продавец надежды был ею очарован. Они танцевали вдвоем, а я не верил своим глазам.
Вдруг она выскользнула из объятий Учителя. Подойдя к танцующему Бартоломеу, легко стукнула его по голове клюкой и сказала:
– Мерзавец.
Я не смог сдержать смех. Я тоже хотел ударить его, когда он влепил мне свой вонючий поцелуй.
Учитель повернулся к ней и воскликнул:
– Красавица!
А затем подхватил ее за талию и подбросил. Старушка получила дозу адреналина и почувствовала себя двадцатилетней.
Мне иногда казалось, что Продавец надежды лукавит. Но потом я думал: а разве эта старая женщина не восхитительна? Что есть красота? Пока я так размышлял, хитрюга алкоголик подошел к ней ближе и стал заискивать:
– Красавица! Волшебная! Прекраснейшая безумная! Очаровательная!
На него обрушился еще один удар.
– Бесстыжий мерзавец! Дешевый соблазнитель! Кобель! – кричала старуха, изображая гнев.
Бартоломеу опустил было хвост, но тут же понял, что она шутит. Старушка растаяла. Ее уже пятьдесят лет никто не называл красивой, не использовал в разговоре с ней прилагательных в превосходной степени. Она оживилась, взяла пьяницу за руки и принялась танцевать с ним. Я был впечатлен: мне была известна сила критики, а вот с силой похвалы я знаком не был. Быть может, те, кто знаком с ней, лучше исправляют ошибки, дольше и лучше живут? Я был в замешательстве. Никогда еще я не видел столько странных вещей за один день.
Пока мы шли, человек, за которым я следовал, учил нас, что малые дела могут быть сильнее больших речей. Слушая его лекции под открытым небом, я увидел, что его жесты и молчание эффективнее любых ораторских приемов. Мы интуитивно понимали, что он хранит большую тайну. Спросить мы не отваживались, потому что разъяснениями Учитель нас не удостаивал. Он был специалистом по превращению жизни в праздник, даже когда этот праздник начинался на краю крыши высотки.
Учитель не уставал повторять нам:
– Счастливы
Я ненавидел глупых людей, дающих поверхностные ответы, но на самом деле и сам был полон глупости. Мне нужно было учиться смеяться над самим собой. Мне нужно было учиться искусству «проветривать голову» – искусству, которое не жалуют в храме знаний.
Университет, в котором я работал, выпускал из своих стен людей, неспособных заглянуть внутрь себя, понять свою глупость, расслабиться, плакать, любить, пойти на риск, выйти из рутинных дел, а уж тем более начать мечтать. Я был самым грозным преподавателем, великим критиканом. Я впихивал в своих студентов критику, только критику, но никогда не учил их радоваться жизни. Конечно! Как дать то, чего сам не имеешь? Печальной и пустой была моя жизнь.
Я гордился своей этичностью и честностью, но теперь начал понимать, что был нечестен и антиэтичен с самим собой. К счастью, я начал учиться изгонять «демонов», которые словно загипсовали мое сознание, превратив меня в невыносимого типа.
Глава 8. Сложные случаи
После двадцати минут танца у подножия высотки Сан-Пабло Продавец надежды снова попросил тишины у оставшихся. Когда разгоряченные радостью люди успокоились, он, ко всеобщему изумлению, громко, как будто с вершины горы, продекламировал стихотворение:
– Многие танцуют на полу, но не на дороге самопознания. Они – боги, не признающие своих границ. Как им найти себя, если они не потерялись? Как им стать людьми, если они не приблизятся к себе? Кто вы? Да, скажите мне, кто вы?
Люди удивились. Они только что танцевали на импровизированной танцплощадке, а теперь устроитель вечеринки озадачил их вопросом, люди они или боги. Несколько хорошо одетых людей, в основном из числа не танцевавших и критически взиравших на действо, пришли в заметное изумление. Они целыми днями всматривались в котировки доллара, в биржевые сводки, методики управления бизнесом, автомобили, гостиницы, но мало кто из них хоть раз танцевал на вечерней городской улице в обнимку с полоумными старухами и горькими пьяницами.
Их жизнь была пуста, скучна, тревожна, залита транквилизаторами. Они не были людьми. Они были богами, которые с каждой минутой все больше и больше умирали, отрицая свои проблемы.
Взирая на притихшую толпу, Учитель продолжил:
– Без размышлений о жизни вы останетесь на поверхности. Вы не поймете, что жизнь – это солнечные лучи, что торжественно восстают на заре и печально гаснут на закате.
Раздались хлопки: но никто не понимал всего значения его рассуждений; и никто не заметил, что наступает вечер.
Через несколько мгновений он, к моему удивлению, по очереди подходил к каждому и спрашивал:
– Кто ты? О чем больше всего мечтаешь?
Многих вопрос приводил в замешательство, они не могли сказать ни кто они, ни о чем мечтают. Другие, чуть более открытые и искренние, говорили: «Я ни о чем не мечтаю», добавляя в качестве оправдания: «У меня дерьмовая жизнь». Третьи признавались: «У меня долгов по горло. О чем тут мечтать?» Четвертые рассказывали: «На работе сплошной стресс. Все тело болит, все кости ломит. Я забыл о себе самом, только работой и живу». Эти ответы впечатлили меня. Я понял, что люди, наблюдавшие за моим «самоубийством», были близки к моей беде. Зрители играли ту же драму, что и актеры.