Продавец надежды. Найти смысл жизни в мире, где тревога – норма, а спокойствие – бунт
Шрифт:
– Безумцы друг друга понимают с полуслова!
Психиатр покраснел. Он, несомненно, спрашивал себя, как и я: «Как он мог одновременно со мной произнести мои слова?»
Видя его смятение, Учитель преподал нам последний незабываемый урок на крыше высотки. Он сказал психиатру:
– У одних безумие явное, а у других скрытое. У вас какое?
– У меня нет никакого безумия. Я нормальный! – импульсивно отреагировал специалист по психическому здоровью.
А Продавец надежды заметил:
– А у меня явное.
Затем он повернулся и продолжил путь, положив руку мне на плечо. Сделав три шага,
– Боже, избавь меня от «нормальных»!
Глава 7. Я освобождаю сознание
Мы молча ехали в лифте. Я был задумчив; Продавец надежды спокойно посвистывал, уставившись в стену и погрузившись в себя. Как будто ничего страшного не произошло. Мы пересекли просторный вестибюль, богато украшенный зеркалами, старинной мебелью, миновали огромную стойку регистрации из черного мрамора. Только сейчас я осознал, как здесь красиво. Впрочем, мне этот интерьер внушал ужас: я смотрел на него через призму своих эмоций.
На улице сверкали огни, освещая нетерпеливо ждавшую новостей толпу. А я не хотел ничего говорить. Я хотел спрятаться, забыть об этой ситуации, перевернуть страницу, ни секунды больше не думать о своей боли. Моя попытка покончить с жизнью привлекла общественное внимание – от этого осознания стало стыдно. Но мне отсюда никуда не деться, придется ловить на себе любопытные взгляды. Я злился на самого себя, думал: «Я мог справиться со своим кризисом по-другому, почему я не рассмотрел другие варианты?» Но боль ослепляет, а фрустрация отупляет.
Когда мы вышли из высотки и прошли через оцепление, я хотел закрыть лицо и быстро уйти оттуда. Но это было невозможно: тротуар был заполнен людьми. Приехали журналисты, выспрашивая подробности. С поникшей головой я двигался вперед.
Чтобы не тревожить меня, Продавец надежды тоже ничего не говорил. Никто не знал, что на самом деле произошло на крыше, и моя просветленная беседа с этим загадочным человеком осталась только в моем сознании.
Пока мы шли через толпу, оставив позади журналистов, мне стало страшно. На нас смотрели как на знаменитостей. Я прославился совсем не так, как хотел бы прославиться.
Человек, за которым я шел, понимал, что желание славы – вернейший признак того, что наш мир превращается в большой сумасшедший дом. По пути он, не переставая, повторял:
– В конце концов, кто заслуживает большего почитания – безвестный мусорщик или голливудский актер? У кого из них сложнее душевная организация? Чья история запутаннее? И у того и у другого. Нет между ними разницы. Но «нормальные» люди считают подобное сравнение ерундой.
Видя, как меня смущают расспросы возбужденной толпы, жаждущей узнать, что произошло на крыше, этот умный человек перенаправил внимание людей. Вместо того чтобы попытаться незаметно покинуть место происшествия, он остановился, поднял руки и попросил толпу замолчать. Тишина наступила далеко не сразу.
В моей голове пронеслась мысль: «Опять будет внушительная речь». Но незнакомец снова изумил меня. Ничего не объясняя, он попросил всех образовать большой круг. Учитывая количество собравшихся, это было непросто. Тогда он, ко всеобщему удивлению, вышел в центр круга и начал плясать ирландский танец. Он танцевал, то медленно приседая,
А я опять подумал: «Интеллектуал не поступил бы так. Даже если бы я хотел, то не смог бы». Чертовы предубеждения. Я только что чуть не убил себя, а предубеждения живее всех живых. Я был чертовым «нормальным» человеком.
Никто, и уж тем более я, не мог понять, почему танцует Продавец надежды; но вскоре многие присоединились к его танцу. Люди в толпе танцевали или хлопали в ладоши, поддерживая танцующих. Страшное зрелище сменилось весельем. Радость заразительна. Незнакомец заразил их своей безыскусной эйфорией.
Круг расширялся. Люди, которые умели танцевать, и те, которые оголтело пустились в пляс, стали брать друг друга за руки и двигаться по кругу. Задние ряды тоже прониклись настроением и принялись хлопать в такт танцу. Но многие сохраняли невозмутимый вид – среди них были хорошо одетые бизнесмены. Они не хотели показаться сумасшедшими. Как и я, они предпочитали скрывать свое безумие.
В круг танцующих время от времени выходил кто-нибудь из зрителей, чтобы потанцевать и вернуться под всеобщие овации. Я спокойно стоял рядом, но вдруг Продавец надежды взял меня за руки и с веселым видом потащил в круг.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Я не знал, куда деваться. Я умел читать лекции, но во мне не было легкости, бесшабашности. Я с жаром декламировал студентам и преподавателям «Капитал» Маркса, горячо говорил о свободе слова, но в глубине моей души почти не было свободы. Вокруг меня танцевали люди, подбадривали меня, но я стоял как вкопанный. Несколько минут назад я был центром внимания этой толпы, а теперь надеялся, что меня никто не узнает. Надеялся, что не увижу студентов и преподавателей из моего университета. Раньше я готов был умереть, а теперь меня беспокоил позор. Вот чокнутый! Я понял, что моя болезнь еще глубже, чем я думал.
Я всегда был уверен в себе, всегда сдержан, не повышал голос, если не рассержен. Я никогда не выражал радость в общественных местах. Я не умел импровизировать; свойственный интеллектуалам вирус формализма поразил мое существо. Все по полочкам, а на полочках бардак. Толпа смотрела на меня, ожидая, когда же я пошевелюсь, а я все не мог преодолеть стеснения. И вдруг еще один сюрприз: из ниоткуда появился горький пьяница, который тыкал пальцем в небо, обхватил левой рукой мою правую и потащил танцевать.
Помимо того, что от него невыносимо воняло, он еще и не мог танцевать, и мне приходилось придерживать его, чтобы он не упал. Увидев, что я стою посреди веселья, как будто весь в гипсе, он остановился, посмотрел на меня, поцеловал в левую щеку и пробормотал:
– Очнись, дружище! Тебя спас главный инопланетянин. Это твой праздник!
Я был поражен в самое сердце. Я никогда не слышал, чтобы такая искренняя жизненная сила заключалась всего в нескольких словах. И я понял нечто важное. Я вспомнил притчу Христа о заблудшей овце. Читая и комментируя ее как социолог, я не мог понять, зачем было бросать девяносто девять овец, чтобы искать одну-единственную. Социалисты приносят миллионы людей в жертву идеалу, а Христос чуть с ума не сошел по одному человеку, а найдя его, радовался как маленький.