Продюсер
Шрифт:
— А еще что? Кроме доноса на себя саму я могу?
Агушин мысленно чертыхнулся.
— Я вам, Виктория, расскажу анекдотец один забавный. К адвокату приходит клиент и спрашивает: «Я имею право?» Он говорит: «Да, имеете!» Тогда тот в ответ: «Ага. Значит, я могу?» Тот отвечает: «Нет! Не можете…»
В следующий миг Агушин пожалел обо всем — Виктория вдруг вся подобралась и четко выговорила:
— Я знаю! Я имею право на адвоката. Хочу адвоката! Не-мед-лен-но!
— Ну, вот… — обиженно протянул следователь, — а так хорошо начали: «Пистолет дома, в сейфе…» А теперь что?
Следователь сделал вид, что даже обиделся. Он пытался победить вдову, сыграв на ее женских чувствах, но глубоко ошибался. Чем больше пытались с Хозяйкой Медной Горы говорить на «женском языке», давить на слабости, тем сильнее в ней проявлялось волевое начало. Оно было заложено отцом, который всегда мечтал о мальчике и воспитал ее соответственно. Даже звал ее часто «Виктор», делая ударение на «о».
Виктория закурила и, глядя прямо в подбородок Агушину, жестко повторила:
— Немедленно пригласите адвоката. Я настаиваю. Ни слова не скажу без него. Жду!
Агушин, сдаваясь, махнул рукой:
— Будет вам адвокат. Будет. Не спешите. Сейчас запросим дежурного…
— Мне не нужен дежурный. Мне нужен либо Резник, либо Павлов.
— Во как?! А Перри Мейсона вам не вызвать из Штатов? — продемонстрировал неплохое знание классики современной адвокатской прозы Агушин, однако, наткнувшись на два лазерных луча, исходящих из глаз вдовы, не стал продолжать эту перепалку.
— Эй, ребята, позвоните-ка в адвокатскую палату и запросите Резника и этого Павлова. Скажите, что за-дер-жан-ной Медянской требуется бес-плат-ный защитник.
Он произнес два последних слова, которые должны были унизить Викторию, предельно отчетливо, но вдова не отреагировала на это никак, а минут через десять к Агушину подошел сотрудник:
— Геннадий Дмитриевич, Резник в Питере. Павлов здесь, в городе. Просит переговорить с Медянской, прежде чем ответить. Как быть?
— Ишь ты! С каких пор нам адвокаты стали условия выдвигать? — начал заводиться Агушин. Он даже начал исполнять известную песню о «продажных и лживых» защитниках, которые только мешают следствию и путают клиентов. Но Виктория резко его оборвала:
— Дайте мне трубку. Два слова. Тогда будем работать. Я все расскажу.
Агушин замер… и кивнул:
— Это меняет дело. Держите.
Он протянул ей мобильный телефон с ожидающим на связи адвокатом, и вдова схватила аппарат:
— Артем Андреевич? Это Медянская. Мне нужна ваша помощь. Нет, не по наследству. Здесь другое. Хотя и по этим вопросам тоже. Меня… меня обвиняют. В чем? В убийстве собственного мужа. Вот так. Да. Роман Ротман написал заявление, что я как будто приходила к нему с пистолетом и угрожала убить. Да. Бред! И я говорю. Здоровье? Нет никакого здоровья, Артем. Я измучена этим следствием. Довели до нервного срыва. Упала на ступеньках подъезда, пока меня пытали своими допросами…
Агушин заерзал. Он знал, что Медянская выложит все в инфернальном, негативном свете, и все равно настроение портилось.
— Обыск весь день в квартире идет, — продолжала жаловаться подозреваемая, — нет. Ничего
Агушин принял телефон и задумался. Он уже почуял, что эта «железная леди» вряд ли пойдет на какую-либо сделку и будет помогать следствию. А теперь у нее появился еще и новый мощный козырь — адвокат Павлов, владеющий полной информацией о «пытках», «многочасовых обысках и допросах», «бредовых обвинениях» и мучениях несчастной вдовы.
«Зараза!» — мысленно ругнулся Агушин.
После того как этот Павлов представлял в Верховном суде Правительство и разгромил в этом процессе оппонентов-олигархов, устроивших ценовой сговор торговых сетей, его обоснованно побаивались и заслуженно уважали во всех госструктурах. Такие услуги не забываются. Вот и Агушину придется сначала побороться заочно с тем шлейфом, который тянется за этим нахальным успешным юристом, а затем уже подгадать момент, когда можно будет вдоволь потоптаться на его профрепутации.
Агушин приложил телефон к уху:
— Слушаю. Старший следователь по особо важным делам, госсоветник третьего класса Агушин, — по полному рангу представился Геннадий Дмитриевич.
Адвокат должен был знать, что генерал-майор юстиции — это серьезная величина. Их, «важняков», всего-то три десятка на всю страну. Проигрывать не приучены — недаром генеральские погоны носят.
— Здравствуйте, Геннадий Дмитриевич. Рад слышать, — послышался в трубке энергичный голос адвоката, — сочувствую вам. Президент не простит такой ошибки. Вы представляете резонанс, какой уже начался по стране? Вы уверены на сто процентов в том, что делаете? Если у вас есть хоть капля сомнения — отпускайте Медянскую. Немедленно!
Агушин приосанился.
— Да что вы все заладили! Немедленно, немедленно! Я — лицо процессуально самостоятельное. Нечего меня пугать Президентом. Он мне и сам звонил.
Но, если честно, попытка переломить едва начавшийся разговор при помощи Президента вышла какой-то неубедительной. И, похоже, многоопытный Павлов уловил тончайшую дрожь в интонациях голоса следователя.
— Ах, вон оно что! Тогда вы сами и расскажете Президенту о том, как арестовали вдову и мать несовершеннолетнего ребенка — сына убитого продюсера Шлица, — моментально отреагировал он и тут же начал добивать заочного оппонента: — Мало того, что не можете найти убийцу, так еще ребенка сиротой сделали. По первому заявлению скандального радиовладельца бежите арестовывать женщину?
Агушин возмущенно пыхнул, но парировать было нечем.
— Продолжайте, товарищ Агушин, в том же духе! — пожелал адвокат. — Встретимся у вас в кабинете через два часа.
Агушин открыл рот, чтобы ответить, да так и остался стоять с открытым ртом. Медянская ехидно ухмылялась.
Следствие
— Почему вы мне не сказали ничего про ребенка? Я же не знал. А где он, кстати?
Агушин зашагал по кабинету. Он нервничал, так как чувствовал, что упустил какие-то важные подробности. Их знал адвокат, и он уже прошел КПП и поднимался где-то внутри огромного здания следственного комитета.