Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней
Шрифт:
— Ив самом деле! — спохватился Клаус. — Только шестеро! Дела еще не так плохи, как может показаться!
— Восемь! — Либерман опустил руки, моргая покрасневшими глазами. — Вы забыли Гатри в Тусконе и еще кого-то между ним и Карри. Есть и другие, в иных странах, о которых мы, скорее всего, ничего не заем. Нам известно только о тех, кто был с самого начала; во всяком случае, так обстоит дело в Штатах.
— Эксперименты с первой группой, должно быть, прошли более успешно, чем он сам ожидал, — сказал Нюренбергер.
— Я не могу отделаться от ощущения, — заметил Клаус, — что в какой-то мере вы даже
— Ну, вы не можете не признать, что чисто с научной точки зрения оно представляет собой огромный шаг вперед.
— Боже небесный! Вы хотите сказать, что можете спокойно сидеть здесь и…
— Клаус, — остановила его Лена.
— Ну, дерьмо! — Клаус отшвырнул косточку миндаля.
— Завтра же я отправлюсь в Вашингтон, — сказал Либерман, обращаясь к Нюренбергеру, — поговорить с их Федеральным Бюро Расследований. Я знаю, кто из отцов должен быть следующей жертвой; они смогут поймать убийцу, они должны будут поймать его. Не хотите ли поехать вместе со мной и помочь убедить их?
— Завтра? — переспросил Нюренбергер. — Я, скорее всего, не смогу.
— Даже, чтобы предупредить появление нового Гитлера?
— Господи! — Нюренбергер потер лоб. — Да, конечно, — сказал он, — если я в такой мере вам нужен. Но, видите ли, там есть ученые в Гарварде, Коренелле, в Калтехе, чьи заслуги куда более весомы, чем мои и кто, во всяком случае, произведет на власти куда большее впечатление, хотя бы потому, что они американцы. Я могу дать вам их имена и названия учебных заведений, если вы хотите…
— Да, хотел бы.
— … и если почему-то я еще буду вам нужен, то, конечно же, я отправляюсь с вами.
— Хорошо, — сказал Либерман. — Благодарю вас.
Из внутреннего кармана Нюренбергер вынул ручку и записную книжку в кожаном переплете.
— Шеттлс, скорее всего, сможет вам помочь, — сказал он.
— Запишите его имя, — попросил Либерман, — и как я могу связаться с ним. Запишите всех, кого помните. — Повернувшись к Клаусу, он сказал: — Профессор прав, американцы лучше. Двух иностранцев они просто выставят.
— Разве у вас там нет контактов? — спросил Клаус.
— Они не помогут, — ответил Либерман. — Во всяком случае, в Министерстве юстиции. Но я пробьюсь. Я буду двери вышибать. Боже небесный! Подумать только! Девяносто четыре юных Гитлера!
— Девяносто четыре мальчика, — продолжая писать, уточнил Нюренбергер, — с той же самой генетической наследственностью, что и у Гитлера.
Гостиница «Бенджамин Франклин», где ему предстояло остановиться, по мнению Менгеле, не заслуживала и десятой доли одной звезды, набором которых обычно оценивается качество отеля. Хотя, как место, где предстояло наконец избавиться от врага, который уничтожил дело его жизни и последнюю надежду (поправка — уверенность) в превосходстве арийской расы, гостиница заслуживала три с половиной звезды, а, может, даже и четыре.
К тому же, клиентура, толпившаяся в холле, была преимущественно черной, и это позволяло предполагать, что преступления в гостинице не были редкостью. Как доказательство этого предположения, если тут вообще были нужны доказательства, на двери его 494-го номера красовалась надпись крупными буквами: «Ради вашей же собственной безопасности всегда держите двери закрытыми».
С другой стороны, тут было достаточно немноголюдно; в 11 40 утра подносы с завтраками продолжали стоять у дверей многих номеров. Едва только избавившись от этого чертового шарфа, закрывавшего ему шею (только при пересечении границ и, может быть, в Германии он будет им пользоваться), он, вынырнув наружу, перенес в номер поднос, хлебницу и плакатик «Прошу не беспокоить». Бросив плакатик на стол, где уже валялся такой же, он стал изучать план этажа, прикрепленный к двери; на него вели три лестницы, одна из которых была тут же за углом коридора. Выйдя, он нашел ее и открыл двери, осмотрел лестничную площадку и выкрашенные серым лестничные пролеты.
Оборудование тут было отвратительным. Ко времени появления с ленча он уже извлек из прямой кишки трубочку с алмазами, промыл ее, припудрил раздраженную пос-ле бритья кожу шеи, распаковал все свои вещи, посидел у телевизора и набросал список всего, что ему предстояло купить и сделать. Но официант, который принес ленч, оказался белым, примерно его лет, шестидесяти или около того, одетый в белый сюртук, который, скорее всего, можно приобрести в любом магазине рабочей одежды. Купить его было куда легче, чем похищать, и он записал эту покупку тоже.
Поесть, познакомиться с симпатичной женщиной… впрочем, забыть об этом.
Он покинул отель в начале второго, воспользовавшись боковой дверью. Темные очки, отсутствие усов, шляпа, парик, шарф, высоко поднятый воротник. Пистолет в наплечной кобуре. Ничего ценного в той жалкой комнатке не осталось, но в Штатах лучше всего быть при оружии.
Улицы Вашингтона оказались чище, чем он предполагал, и достаточно привлекательны, но после недавно выпавшего снега они были мокрыми. Первым делом он остановился у обувного магазина и приобрел себе пару обуви на резиновой подошве. Из лета он сразу же оказался в зиме, а он всегда был чувствителен к холоду; в списке покупок был и набор витаминов.
Он гулял, пока не набрел на книжный магазин, войдя в который сменил темные очки на обыкновенные. Он нашел экземпляр книги Либермана и внимательно рассмотрел его небольшую квадратную фотографию на последней обложке. Спутать такой еврейский шнобель просто невозможно. Полистав страницы, он добрался до подборки снимков в середине книги и нашел свой собственный; вот уж трудновато будет Либерману опознать его. Снимок был сделан в Буэнос-Айресе и, скорее всего, оказался лучшим из тех, что попали Либерману в руки; но ни в парике и с усами, ни со своим ежиком седоватых волос и начисто выскобленной верхней губой' — ни в том, ни в другом случае он, увы, ничем не напоминал того симпатичного мужчину, которым был шестнадцать лет назад. Конечно же, Либерман его не опознает.
Поставив книгу обратно на стеллаж, он остановился у полки с путеводителями. Выбрав атласы дорог США и Канады, он расплатился двадцатидолларовой купюрой. Аккуратно пересчитав сдачу, он кивнул и покинул книжный магазин.
Снова надев черные очки, он двинулся в район не столь оживленных улиц. Он никак не мог найти того, что ему было нужно и наконец спросил молодого черного — кто, как не он, должен знать лучше всего? ©н двинулся дальше, повинуясь на удивление точно данным Ому указаниям.