Профессор Влад
Шрифт:
– Господи, Влад!..
… - Да-да, не отпирайтесь, мне все известно. Вы были безумно влюблены друг в друга и ясное дело чем занимались, - а, скорее всего, занимаетесь и теперь…
– Влад!!!
– Кстати - что это у вас на шее болтается?.. Вы как - давно из провинции?..
То были всего-навсего бусы - те самые, голубого стекла, до сих пор нежно мною любимые. Обиженная, возмущенная, я тут же бросилась на их защиту: первые детские воспоминания, ностальгия, талисман… Холодно приподняв седые брови, профессор заметил:
– Ну, значит, родители были провинциалами.
Не знаю, не знаю, по-моему, Воронеж - крупный индустриальный центр. А Влад меж тем продолжал:
– Я все-е-е знаю! Вам так здорово с этим вашим peace-door-ball’ом,
– В хронологическом порядке?
– обреченно спросила я.
– Зачем же в хронологическом? Пусть воспоминания текут свободным потоком! Помните нашу виртуальную переписку?..
«Помнить-то помню, - хотелось ответить мне, - вот только ты, приятель, с тех пор сильно сдал. А, впрочем, чем бы дитя не тешилось...» По горькому опыту - ужас и боль тойссоры еще жили во мне - я знала, что профессору, когда ему что-то втемяшится, лучше не перечить. Да, честно говоря, и жаль было старого чудака, прикованного к постели - и надолго, если не навсегда, лишенного мелких житейских радостей - если, конечно, не считать двух-трех завалявшихся в тумбочке порнокассет, которые, впрочем, давно утратили для него былой интерес… Чтобы хоть немного развлечь его, я готова была в лепешку расшибиться, - вот почему в тот же день сбегала в ближайший магазинчик канцтоваров, купила толстую «общую» тетрадь в клеенчатом переплете - и, крупно выведя сверху «Гарри. Воспоминания», с наслаждением ударилась в мемуаристику, избегая разве тех эпизодов, что, как мне казалось, могли причинить исследователю боль…
Но первый же невиннейший «экскурс в прошлое» так исщекотал Владу центры сарказма - уж не знаю, где они у него расположены!
– что пришлось позвать на помощь старшую медсестру Валю, которая и добила измученного профессора, вкатив ему несколько кубиков успокаивающего.
Это был хороший урок: в дальнейшем я уже не фильтровала дары своей памяти, занося в тетрадь все подряд и зная, что Владу все равно не угодишь. Что мучиться, если даже самый наивный и трогательный «гарри-опус» неизбежно вызовет у него буйный припадок ревности, гнева, болезненного раздражения?.. Вместе с тем он еще больше злился, если я не приносила ему чего-нибудь новенького, - и требовал, чтобы я с дикой быстротой пополняла и пополняла свои записи. А я и так старалась изо всех сил, давно смирившись с мыслью, что необратимые процессы в его мозгу не остановить, - и моля Бога лишь о том, чтобы они развивались как можно медленнее… Но, видимо, иллюзия бурной деятельности, которую я - психолог-недоучка!
– наивно считала панацеей от всех бед, оказалась для моего Влада чересчур сильным средством.
Короче, в один прекрасный вечер он вдруг заявляет, что у меня… отвратительный почерк: даже он, с его-то стотридцатипятипроцентным зрением, не в силах разобрать, что я тут «накорябала».
– Как курица лапой!!!
– Между тем писала я всегда очень аккуратно, почти каллиграфически, за что меня, кстати, и заставили на первом курсе оформлять факультетскую стенную газету «Пси-фактор»; но раз Владу не нравится… Что ж, я с удовольствием вспомню школьные уроки черчения. Уж я изощрялась, как могла, успев за неделю перебрать добрую дюжину шрифтов и даже изобрести один свой, эксклюзивный, - но тщетно: придирчивый профессор не только не оценил моих усилий, - но высказал подозрение, что я нарочно «дурю» его, вписывая в тетрадь неразборчивые
Тут уж я и сама не выдержала: - ОК, Влад, ну, хочешь, я пойду домой и наберу текст на компьютере, - а завтра принесу тебе распечатку?..
Так я и поступила. И что же?.. Едва взглянув на листы, он заявил, что я, мол, должна срочно вызвать на дом компьютерного мастера (ха-ха!): принтер мой «глючит», изображение, полученное на нем, двоится, и ни одного слова нормально прочесть невозможно. Мне же было абсолютно ясно, что если кто-то здесь и «глючит», то только сам профессор Калмыков; увы, не обладая, как он, обширными медицинскими познаниями, я не умела отличить грозный симптом беды от обычной стариковской причуды - и, вместо того, чтобы бить тревогу, лишь пожимала плечами…
И допожималась. В тот день, едва я переступила порог бокса, потрепанный «Гарри-талмуд» раненой птицею спикировал мне под ноги - и профессор, капризно кривя рот, сообщил, что он, дескать, «не криптограф» и «заниматься дешифрацией» больше не намерен. Хорошо, замечательно, так чего же он от меня-то хочет?! А вот чего: чтобы я присела к изголовью и прочла свои занимательные байки вслух, с выражением. ОК, я повиновалась, хоть с детства ненавижу декламацию. Влад слушал молча, не перебивая, лицо его постепенно багровело; чувствуя, что кризис приближается, я занервничала, машинально поднесла руку к груди, затеребила вкусно пощелкивающие бусины… и только сообразила, что делаю что-то не то, как Влад затрясся от злости и, визгливо завопив:
– Я же просил вас, чтобы вы этого не надева-али-и-и!!!
–
схватил и со всей силы рванул злополучное украшение, держащееся на тончайшей шелковой нити; та, естественно, не выдержала, лопнула - и крупные, тяжелые стеклянные шарики, словно огромные градины, с грохотом посыпались на пол: бом, бом, бом, боммм…
А Влад вдруг разжал пальцы и как-то странно обмяк на подушках. Лицо его, которое я знала досконально, стало вдруг неузнаваемым - настолько, что я чуть стену насквозь не проткнула, отчаянно давя на кнопку «Вызов»; на истошный вой сирены прибежала медсестра, - но, едва взглянув на профессора, ахнула… и, с криком: - Пойду позову главврача!..
– выскочила из бокса.
«Юлечка, так что же было после того, как рассыпались бусы?» - Влад, наверное, сказал бы, что я над ним издеваюсь: он часто жаловался, что я вечно его «подначиваю», «поддеваю», «подъелдыкиваю»; что я, вместо того, чтобы прислушаться к его мудрым советам, «иронизирую», - хотя мне-то как раз ирония была не свойственна и даже непонятна, в отличие от него, любящего всласть поязвить над ошибками тех, кто слабее и младше… Но сейчас он не мог ни язвить, ни упрекать: голова его бессильно свесилась с подушки, лицо перекосилось и вялый рот, откуда медленно стекала струйка слюны, напоминал отрицательную кубическую параболу, чья правая веточка печально смотрит вниз.
7
Похоже, Влад, редко упускавший случай пройтись насчет так называемых «Иванов, не помнящих родства» - за этой укоризненной кличкой скрывались скопом все его родные и близкие, - даже не подозревал, до какой степени те его любят. Покуда «старый патриарх» пребывал в относительно добром здравии, нам как-то ухитрялись не слишком досаждать - раз, ну, два в неделю от силы, что вполне меня устраивало. Но теперь, когда он вдруг, нежданно-негаданно, оказался при смерти, они постоянно толпились в боксе, галдя, пихая друг друга локтями, - крикливые, суетливые люди всех мастей и возрастов. Старшая из них, безутешная дочь профессора Калмыкова Мария Владимировна, и поперла меня со смертного одра, громко, как бы всем в назидание поинтересовавшись, чего, собственно, ради я здесь «тусуюсь»; открыть ей правду у меня - почти как у нынешнего Влада!
– не поворачивался язык, а путаться у «Машеньки» под ногами, наглостью и обманом добывая себе доступ к телу, казалось и вовсе унизительной и глупой затеей.