Прогулка заграницей
Шрифт:
Вскор мн пришлось быть свидтелемъ новаго проявленія честности итальянцевъ. Около собора стояла продавщица куколъ и дтскихъ веровъ. Къ ней подошли два ребенка, повидимому, американцы и, купивъ нсколько веровъ, дали ей франкъ и три мдныхъ монеты и собирались уже уйти, но старуха вернула ихъ и подала франкъ и одну изъ мдныхъ монетъ обратно. Ясно, что итальянцы, имющіе отношеніе къ сцен, омнибусамъ и торговл игрушками не могутъ быть названы обманщиками.
Въ лавкахъ запасъ товара очень незначителенъ. Въ вестибюл какой-то норы, повидимому, имвшей претензію быть магазиномъ готоваго платья, стояло восемь или десять деревянныхъ манекеновъ, одтыхъ въ шерстяные рабочіе костюмы, изъ которыхъ на каждомъ былъ пришпиленъ билетикъ съ обозначеніемъ цны. Одинъ изъ этихъ костюмовъ стоилъ сорокъ пять франковъ (девять долларовъ). Войдя въ лавку, Гаррисъ сказалъ, что желаетъ купить подобный
Въ другомъ мст мы натолкнулись на шесть человкъ итальянцевъ, о чемъ-то жестоко спорящихъ. Они яростно прыгали другъ передъ другомъ, жестикулировали головами, руками, ногами, всмъ своимъ тломъ, наконецъ, внезапно они кинулись другъ на друга, какъ бы въ порыв странной ярости и потрясали кулаками передъ самымъ носомъ своихъ противниковъ. Мы потеряли цлыхъ полчаса времени, ожидая, что вотъ-вотъ понадобится наша помощь, чтобы отнести убитаго, а они кончили тмъ, что упали другъ другу въ объятія, чмъ и закончилась вся ссора. Эпизодъ былъ интересный, но знай мы, что ничего изъ этого кром примиренія не выйдетъ, мы не стали бы терять столько времени. Наблюденіе готово — ссорящіеся итальянцы обманываютъ зрителя.
Вскор затмъ, насъ постигло другое разочарованіе. Увидвъ большую толпу народа, въ высшей степени чмъ-то заинтересованнаго, мы тоже вмшались въ нее. Въ центр ея стоялъ какой-то дтина, отчаянно тараторившій и жестикулировавшій надъ ящикомъ, стоявшимъ на земл и покрытымъ обрывкомъ стараго одяла. Ежеминутно онъ наклонялся и самыми кончиками пальцевъ брался за уголъ этого одяла, какъ будто бы съ цлью показать, что тамъ не скрывается никакого обмана — и говорилъ, говорилъ, не переставая; и всякій разъ, какъ и я разсчитывалъ, что вотъ-вотъ, онъ сдернетъ это одяло и покажетъ намъ какой-нибудь фокусъ, онъ опускалъ одяло и выпрямлялся, не переставая работать языкомъ. Однако же, онъ открылъ, наконецъ, ящикъ, вынулъ оттуда ложку съ какою-то жидкостью, и протянулъ ее къ зрителямъ, чтобы показать, что никакихъ приспособленій у него тамъ нтъ, при чемъ языкъ у него заходилъ еще сильне. Я не сомнвался, что онъ зажжетъ эту жидкость и затмъ проглотитъ ее, что меня чрезвычайно заинтересовало, но этотъ обманщикъ кончилъ тмъ, что подсыпалъ въ жидкость какого-то порошку и принялся полировать ложку! Затмъ онъ поднялъ ее надъ головою, при чемъ физіономія его выражала такое торжество, какъ будто бы онъ совершилъ какое-нибудь необычайное чудо. Толпа восторженно заапплодировала, и я подумалъ, что исторія, пожалуй, права, утверждая, что эти дти Юга такъ легко подаются увлеченію.
Мы съ наслажденіемъ провели около часу въ величественномъ собор. Изъ высокихъ оконъ зданія, прорзая торжественный сумракъ, падали разноцвтныя косыя полосы свта и ложились яркими пятнами то на колонну, то на картину, то на преклоненную фигуру молящагося. Органъ гремлъ, кадила мелькали, на отдаленномъ алтар сверкали свчи, а за алтаремъ въ молчаніи двигались въ облаченіяхъ священнослужители. Зрлище было торжественное, отгоняющее суетныя мысли и настраивающее душу на молитвенный ладъ. Въ разстояніи ярда или двухъ отъ меня остановилась молодая американка и, устремивъ свои глаза на мягкіе огни далекаго алтаря, молитвенно склонила на мгновеніе голову; затмъ выпрямилась, ловко подбросила каблукомъ свой трэнъ и, подобравъ его рукою, бодро зашагала къ выходу.
Мы постили картинныя галлереи и другія обычныя «достопримчательности» Милана, не потому, чтобы я хотлъ снова описывать ихъ, а затмъ, чтобы знать, научился ли я чему-нибудь за двнадцать лтъ. Поздне, съ тою же цлью я постилъ большія галлереи Рима и Флоренціи. Оказалось, что кое-чему я за это время научился. Прежде, когда я писалъ о старыхъ мастерахъ, я утверждалъ, что копіи лучше оригиналовъ. Это было громадною ошибкою. Старые мастера попрежнему не нравятся мн, но теперь я нахожу, что они представляютъ поразительный контрастъ съ копіями. По отношенію къ оригиналу копіи то же, что новенькія, но безцвтныя и аляповатыя восковыя фигуры по сравненію съ настоящими живыми мужчинами и женщинами, которыхъ они имютъ претензію изображать. Въ старинныхъ картинахъ заключается какое-то богатство и мягкость красокъ и тоновъ, что производитъ то же впечатлніе на глазъ, какое смягченный отдаленный звукъ производитъ на ухо. Эти-то именно качества, которыхъ недостаетъ въ современныхъ копіяхъ и достигнуть которыхъ наши живописцы
Въ разговор съ однимъ художникомъ въ Венеціи я спросилъ, между прочимъ:
— Скажите, пожалуйста, что такое особенное находятъ у старинныхъ мастеровъ? Я былъ въ палаццо Дожей и видлъ цлыя акры плохого рисунка, весьма скверной перспективы и совсмъ неврныхъ пропорцій. Собаки у Поля Веронеза совсмъ не похожи на собакъ, а лошади — это какіе-то пузыри на четырехъ ногахъ; на одной фигур правая нога у человка помщена на лвой сторон его тла; на одной большой картин, гд императоръ (Барбаросса?) изображенъ распростертымъ передъ папою, три человческія фигуры на переднемъ план имютъ не мене 30-ти футъ высоты, если судить до величин маленькаго мальчика, стоящаго на колняхъ какъ разъ посредин передняго плана; принимая тотъ же масштабъ, ростъ папы равенъ семи футамъ, такъ что Дожъ кажется передъ нимъ какимъ-то карликомъ не боле 4-хъ футовъ ростомъ.
— Да, — отвтилъ живописецъ, — рисунокъ старыхъ мастеровъ зачастую плохъ, такъ какъ они не обращали вниманія на мелкія детали. И тмъ не мене, несмотря на плохой рисунокъ, плохую перспективу и неврныя пропорціи, несмотря на сюжеты, которые въ настоящее время не такъ интересны для зрителя, какъ триста лтъ назадъ, въ картинахъ ихъ замчается что-то божественное — нчто такое, что стоитъ выше и вн искусства настоящаго времени, что-то такое, что привело бы въ отчаяніе всхъ художниковъ, если бы они не знали, что достигнуть этого у нихъ нтъ даже надежды, и что поэтому не стоитъ и мучиться надъ достиженіемъ невозможнаго.
Вотъ его подлинныя слова, а говорилъ онъ то, въ чемъ былъ убжденъ, или, скоре, то, что чувствовалъ.
Логическое мышленіе, въ особенности безъ пособія спеціальныхъ знаній, въ данномъ случа не можетъ помочь изслдователю. Заключеніе, къ которому оно неминуемо приведетъ его, въ глазахъ художниковъ покажется совершенно нелогичнымъ. Именно: плохой рисунокъ, неврныя пропорціи, плохая перспектива, пренебреженіе къ соотвтствію деталей, краски, богатство и красота которыхъ обусловлена только временемъ, а не искусствомъ художника — вотъ элементы, изъ которыхъ состоитъ старинная живопись; отсюда слдуетъ заключеніе, что старый мастеръ — весьма плохой живописецъ, что старый мастеръ вовсе даже не старый мастеръ, а только старый подмастерье. Вашъ пріятель художникъ соглашается съ вашими посылками, но опровергаетъ вытекающее изъ нихъ умозаключеніе; онъ попрежнему будетъ твердить, что, несмотря на безчисленное множество всми признанныхъ недостатковъ въ произведеніи стараго мастера, все же есть что-то божественное и недосягаемое и что въ противномъ не убдятъ его никакія разсужденія и доказательства.
И я понимаю это. Есть женщины, въ лиц которыхъ для людей знающихъ ихъ близко есть какое-то невыразимое очарованіе; посторонній человкъ, который будетъ пытаться составить о нихъ себ мнніе путемъ строгаго сужденія, непремнно отвергнетъ ихъ красоту. Глядя на такую женщину, онъ скажетъ: «Подбородокъ у ней слишкомъ коротокъ, этотъ носъ черезчуръ длиненъ, этотъ лобъ очень высокъ, волосы рыжіе, цвтъ лица блденъ, а члены не пропорціональны; слдовательно, женщина некрасива». Но близкій знакомый ея можетъ на это отвтить слдующее, и будетъ вполн правъ: «Посылки ваши вполн правильны, ваша логика безукоризненна, но заключеніе тмъ не мене ошибочно; она — старый мастеръ, она — прекрасна, но только для тхъ, кто ее знаетъ; это есть красота, которая не можетъ быть формулирована, но тмъ не мене она существуетъ!»
На этотъ разъ я съ большимъ удовольствіемъ разсматривалъ творенія старыхъ мастеровъ, нежели раньше въ первыя мои посщенія Европы. Однако же, я былъ спокоенъ попрежнему и не чувствовалъ особаго восхищенія. Во время прежняго моего пребыванія въ Венеціи, я полагалъ, что тамъ не найдется ни одной картины, которая бы затронула меня; но въ этотъ разъ я нашелъ дв картины, ради которыхъ я чуть не каждый день ходилъ въ палаццо дожей и просиживалъ тамъ по нскольку часовъ подърядъ. Одна изъ этихъ картинъ была трехакровая картина Тинторетто въ зал Великаго Совта. Двнадцать лтъ тому назадъ она мало привлекала меня, — гидъ сказалъ, что она изображала возстаніе на неб, но это было съ моей стороны ошибкой.