Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!
Шрифт:
— Женщины не видят мужские слабости и не догадываются о том, что они у нас есть. Им о наших слабостях никто не говорит!
— И коллаборационизм сравним с "падшими" женщинами. Одни его презирают, другие — применяют с пользой для себя. Когда враги позволяли оккупированным "советским" гражданам работать на себя, то разве не рисковали? Если за прокорм коллаборационист служит одному, то за лучший прокорм, не раздумывая, он будет служить другому. Вывод: корми лучше и тебя никто не предаст. Всё в мире стабильно: сколько бывших "идейных и стойких товарищей" в недавнем прошлом сегодня "верой и правдой" служат "проклятому капиталу"
Молодость коробила памятью: "твой отец врагам служил. И неважно что житие победителей навозом по истории плывёт и ты проживаешь в государстве "торжества самого передового и гуманного строя в мире, победившего самую страшную…" — кого и что победил воспеваемый строй в известные времена — об этом написано много.
В послевоенное время существования "страны советов" всё пишущее, говорящее и показывающее, напоминало о тех, кто сотрудничал с оккупантами, и не было дураков, кои с ясным взором заявляли о работе на оккупантов. Выяснить, как долго могли продолжаться "времена позора" для потомков вражеских пособников — одна из целей нашего совместного труда.
— Клеймо останется навсегда! — древние "предатели и вражеские прислужники" поблекли, "обесцветились" и "широкая общественность" полностью потеряла к ним "нездоровый" интерес.
И стыд за отца улетучился, и его служение врагам стало походить на посудину с водкой, долго пребывавшей в контакте с воздухом и "выдохшейся". Нынешняя служба "проклятому капиталу" вчерашних "идейных товарищей" впечатляет больше, чем служение отца древним и замшелым захватчикам.
Сегодня друзья и знакомые подают руку при встрече, наперёд зная, что я был много лет нечист перед "страной советов и перед всем народом". Куда было девать точно таких потомков коллаборационистов, как и я — об этом ничего не говорилось.
Но как только последняя "капля стыда" за отца вытекла — тотчас пришло переживание не менее ужасного свойства, чем первое, многолетнее: "почему стыд за отца, въевшийся с юности в память, как татуировка в кожу, всё же исчез!? Причина!? Кто и как исцелил от "проказы стыда"!? С чего "развернуло" на сто восемьдесят градусов от прошлого смущения за отцово служение врагам!? Я должен был уйти в мир иной с душевной скорбью за прошлое, но этого не случилось! Почему, абсолютно не смущаясь, через шесть десятков лет рассказываю о падении отца?
Почему бы ещё не подождать столько? Не потерпеть? Почему вполне сознательно, а местами даже и с удовольствием, "сдаю" отца на осуждение "широкой общественности"? Рассказами о служении отца врагам позволяю "широкой общественности" думать:
— "Твой отец был коллаборационистом, а мой — героем и стойким защитником отечества от врагов"! — почему бы не дать повод испытать гордость за предков? Они разными способами делали одно дело: спасали потомство от гибели.
Рассказы — не гордость моей биографии, так почему бы не "помалкивать в тряпочку"? Для чего делать "разъяснения и дополнения тому, что прошло когда-то мимо "Конторы Глубокого Бурения"? Не заболел ли ужасным видом предательства: "сдача органам близких людей"? Или это особая форма эксгибиционизма? Или это всё "дело лап" моего беса? Пожалуй!
— Делаю разъяснение: прошлое служение отца врагам — "детский лепет" в сравнении с сегодняшней "картиной жизни". Отец "живот детей" спасал, за минимальные "блага"
Часто вижу, что написанное "ни в какие ворота не лезет", но отказаться от сказанного не могу даже тогда, когда бес согласен "отозвать исковое заявление". Явление имеет название "подмена бесовского личным" и по совокупности всё изложенное подпадает под статью "сговор".
Дать ясные и исчерпывающие ответы о своём прошлом "с субъективных позиций" побудили многие причины, но сказать, какая была главной — не могу… хотя, нет, была одна, и, возможно, она-то и вынудила заняться увязыванием знакомых слов в предложения. Причин могло быть и больше, все разные и неповторимые, но первой всё же остаётся одна: бес! Это он был главным совратителем на клевету о "нашем великом прошлом" и все "выпады" — не мои, это всё его "наущения".
Но первый шаг к "писательской пропасти" был совершён без участия беса и в благословенные времена "торжества социализма в отдельно взятой стране".
Началось с того, что товарищ по работе "на бытовой почве, находясь в состоянии алкогольного опьянения режущим предметом собственного изготовления, кухонным ножом, нанёс телесные повреждения супруге в виде колото-резаных ран" — следовала фамилия пострадавшей. Сам "преступник" утверждал, что рана была всего одна и "колотая". Иных не было.
Милицейские протоколы во все времена оставались "объективными и правдивыми документами". Иных не было, не заводили. И тогда в протоколе упоминались "мягкие ткани", кои повредил товарищ жене. По приходе в себя, товарищ погрузился в состояние глубокого смущения после того, как ему объяснили, какие части тела супруги называются "мягкими", и что тыкать в них кухонным ножом — не дело! Она состоит из "мягких тканей", но наиболее мягкими для "выпившего лишнее товарища", тогда оказались неприличные для упоминания места. Мысль о возможной отсидки "за причинение телесных повреждений" не так угнетала "дебошира", как факт повреждения "мягких тканей" тела жены.
Вмешалась медицина. Уголовные дела, что произрастали в отечестве нашем на бытовой почве, как правило, без медицины не обходились. Крайне грубые, дикие и отсталые члены "советского общества" резали "мягкие ткани" — медицина порезы зашивала, зашив — "производила запись о проделанной работе", записав — уведомляла "органы" о резаном и колотом. Простая схема, проще не бывало.
К написанному медициной документу, "органы охраны порядка" добавляли замечания, и рождалось "дело". Таким образом, сами того не желая, работники медицины, помогая страдающим, оказывались первыми "у истоков уголовных дел". "Акушеры", "повивальные бабки". Конец цикла.