Прогулки с бесом
Шрифт:
– Выводом: старые "нормы греха" в новые времена "цвет" и силу теряют. Или стыд. У всякого "греха" - свой окрас... За спалённую ветхую бывшую монашескую келью так скажу: "выдавать награды "За участие в боевых действиях" - да, награждали, а за терпение и присутствие в битвах в роли наблюдателя - нет и нет! Потому и штурман, давший команду на сброс груза из бомбовых люков машины и спаливший монастырь - сегодня с полным правом гордится наградами за борьбу "по освобождению родины от немецко-фашистских захватчиков". Разница: тебе гордиться нечем, тебе о прошлом особо
– Согласен: не имею онований для гордости. Вот уже шестьдесят лет, каждый год, тот штурман на торжествах по случаю освобождения города от врагов парится под майским солнцем на "общегородском митинге по случаю победы". В чёрном пиджаке с массой орденов и медалей за прежние подвиги. Тяжёлый пиджак, увесистый, а тело - слабое, старое и немощное, не прежнее молодое и несокрушимое.
– Чёрный пиджак - для контраста: награды лучше видны.
– Хотелось бы знать пустяк: а на пиджаке есть орден за сожженный на две трети бывший русский женский монастырь?
Многие дети фантазировали на тему "участия в военных действиях", грешил рассказами с желанием поразить и удивить друзей, но мне было проще: кое-что из военного "товара" видел. "Поражал" друзей на Урале, в сорок седьмом. Сочинял, грешен, каюсь! Врал и добавлял небылицы, не краснел от собственного сочинительства, а сегодня, оказывается, такое сочинительство дорого ценится!
Прежде говорили:
– Врёшь!
– сегодня процветает демократия и ответ вежливый получаю:
– Весьма талантливо написано!
– детские сочинения о войне принимались сверстниками наивысшей степенью вранья, нестерпимого вранья, предельного и достойного всяческого осмеяния и не только! "Не только" - драчка до "первой крви".
И никто из слушателей не задумался: "как малый талантливо врёт! Надо ж так уметь!" - попытки выдать рассказы за правду не имели успеха.
После двух, или трёх проб доказать, что не вру о войне, что был участником излагаемых событий - мой "вес" почему-то опускался всё ниже и ниже... Тогда-то и умолк, и казалось - навсегда.
– Есть объяснение. На какой территории плёл свои "повести о войне"?
– На Урале. В сорок седьмом голодном отца отправили туда заниматься тем, чем занимался и у оккупантов, а нас - как его семейство.
– Как тебя могли понять тамошние мальчишки, что им твоя оккупация? Экзотика, не иначе.
– Теперь понятно. Почему такое распределение даров? Компенсацией за трёпку отечественной бомбой получить сны в цвете и слабенький дар сочинять? Так мало? Иные получали куда меньшую взбучку, а награждались не в пример большими дарами, чем мой!
– Временами бываешь жутко бестолковым. Сколько народу война потрепала?
– Много...
– И если всем выдать большие компенсации за прошлые неудобства - что увидим? Представил?
– Представил...
– Чтобы наблюдали вокруг? Половина населения всплошную ясновидящие с уклоном предсказывать будущее, не задарма, но за плату? Никто и ничего производить не хочет, только предсказания, конкуренция страшная, прокорма на всех не хватает...
С возрастом
– Кому интересны твои фантазии, когда через одного своих повестей военного времени по уши, и не менее, если не более, интереснее твоих"?
– Прежде подобные рассказы входили в список "антисоветских" с последующими "оргвыводами" для сказителя. Вдумайся: как мог "доблестный советский ас вместо немецкого склада с горючим спалить бывший женский монастырь"!? Явная и злобная клевета"!
– лицемерил бес за неточности.
Глава 109.
Клопиная ночь.
Временное чужое жилище выглядело так: небольшой дом в одну комнату площадью не более двадцати метров.
Единственное окно смотрит на улицу, на восход солнца, на противоположной окну стене старый платяной шкаф советских времен. Не старина, нет, не ореховое дерево. Рядом печь с осыпавшейся глиной. Голая железная кровать. Одна. Всё, и ничего иного.
По какой причине, и в какую сторону отбыли законные владельцы недвижимости - справки у соседей мать не наводила, пребывая в убеждённых противников лишних разговоров с "сёстрами". Таковую сдержанность свойством характера родительницы, плюс воспитание в детском доме. Формулы "Меньше знаешь - крепче спишь" во времена матушкиной юности не было, но её придерживались
Пустовавших домов хватало, а где пребывали законные владельцы - никого не интересовало, царило прекрасное, но короткое время, когда жилищный вопрос не волновал граждан "страны советов".
"И была огненная ночь, и наступило утро - день первый...". "Отсыпной", или "спящий".
Выгорание более половины святой" обители в сопровождении впечатляющей бомбёжки сказали матушке:
– "Шутки кончились, обстановка принимает плохой вид..." - и задолго до вечера, собрав остатки тряпья наш "караван" двинулся в каменоломни:
– Сегодня прилетят...
– и ни единого лишнего слова! Прелесть того времени в краткости: "прилетят" - и уверенность в прилёте оставалась с тобой, на твою уверенность никто не покушался.
Если прежде до выработок камня на путь уходило двадцать минут - сгоревшая келья удлинила путь в неизвестное время, расставив на новой дороге овражные спуски и подъёмы. Второй момент удлинения: откуда-то прибавилось узлов с тряпьём, в-третьих - окончательно отбился от рук и ничего не хотел делать, и любой нынешний средний, без имени, знаток детской психики сделал заключение:
– Психика ребёнка травмирована чередой ужасных событий, оттого и форма протеста своеобразная - диагноз может быть иным, но обязательно оправдательным любому поведению страдальца. Детские переживания никого не трогали, а бунт сынка мать подавила лёгким подзатыльником, сопровождая наставлением: