Прогулки с бесом
Шрифт:
– И родному ворью зубы сломали.
– Ага, разогнался, скорее сами рехнулись. Наше ворьё вечно и несокрушимо!
– На то время стараниями "отца, друга и вождя всего совецкого народа" работа из-под палки надёжно и крепко сидела в трудящихся "страны советов", и были опасения сбыться вражеским мечтам о "новом порядке" в России.
"Водопровод оккупированным трудом самих оккупированных!" выполнялся неукоснительно и с минимальными затратами. Нет вам смет, проектов, согласований, разрешений-дозволений в сопровождении крупных сумм отступного и иного воровства мирного времени. О
– Интересно, какие трубы закладывали пленные? Сегодня тем трубам - шесть десятков лет и пора превратиться в труху! Меняла советская власть вражеские трубы "совецкими", или вражеские до сего дня служат? Бес, приготовь полную справку по водопроводной системе города...
...и когда вошли в жилище - страху и удивлению матушки не было предела: платяной шкаф старой работы, что остался от прежних хозяев, и стоявший фронтом к окну, был утыкан мелкими осколками оконного стекла! Это была редкая работа взрывной волны единственной бомбы, что грохнулась наискосок от дома. Железная койка, на которой в прошлую ночь мать собиралась нас укладывать, но передумала и потащила в пещеры спасаться, была завалена кирпичами от развалившейся печки. Аккуратно завалена койка, кирпичи лежали точно в том месте, где должны были лежать голова сестры и моя...
Запоздалое любопытство: выдержал восьмилетний череп мой приземление кирпича с верхней части печи? Высота полёта - полтора, или два метра, не выше? Кирпич нешуточный, полновесный, старинного изготовления, крепкий и звонкий, честная старинная кирпичная продукция. не рахитичный недоносок нового времени.
Это какой раз разминулся со смертью? Пятый? Шестой? Не сбиться в счёте... Война возвращается теперь уже с востока, и "бухгалтерия жизни" может измениться в любой момент, вплоть до "закрытия счёта".
А в соседнем доме причитал женский голос: отечественная бомба, так редко и необыкновенно разукрасившая платяной шкаф во временном жилище, кусочком металла тела своего угодила в голову сестре. Наповал. Оставшаяся жить в страданиях дошла до точки, когда высота горя выше быть не может и следующая "точка горя" рождает вопрос: "может, остановиться? Мёртвую не вернёшь, или самой следом отрпавиться?"
– Момент, когда следует сойти с вершины страдания в долину, согласиться с бедой и продолжать пребывать в этом мире. Выбор "жизнь", делают крепкие духом, а слабые уходят в небытие...
Женский плачь-стон в соседнем доме сравнил с "пулей на излёте"
Как случилось, что осколок совецкой освободительной" бомбы убил женщину? Погибшая за два года войны не поняла, что дарят налёты авиации, впервой оказалась в бомбовой обработке? Не разбиралась в бомбёжках и в момент максимально громкого воя бомбового стабилизатора стояла у окна в полный рост в ожидании, чем окончится вой? Или сознательно искала смерти? Знала: осколки при взрывах разлетаются веером в стороны? Если лежать на земле, или в доме на полу отделаешься трёпкой, какой отделался в прошлую ночь?
Стон-плач в соседнем доме напомнил собственный вой на пепелище родной кельи сутки назад и устыдился: "что моё горе, всего-то обгоревший старый кот, а у женщины сестра погибла..." - и удивился: плач женщины плюс своя
– ...ибо превращался в юного циника военного времени.
– Была другая мысль, далёкая от патриотизма: "может, не надо освобождать из рабства такой ценой? Меня потрепали немного, легко отделался, вот соседку убило... "убило"? Убили верхние"
– Не сочиняй, мыслей столь высокого полёта у семилетних не было, нет, и не будет.
– Во-первых, до восьми летнего дня явления в свет оставалось немного, восемь без малого, считай, наполовину взрослый, а во-вторых своей вины превращения в циника не вижу.
Кто виноват в смерти сестры? Сама: не улеглась на пол, услышав радостный напев бомбы-освободительницы. Не знала, что следовало делать? Малый восьми лет знал, что следует делать с телом при звуках воя бомбового стабилизатора, а взрослая тётя не знала, что нужно пластом падать на землю? Или нас бомбили по-разному? А, что если штурман, давший команду первому пилоту "сброс" в памятную ночь встречи с бомбой ещё раз ошибся? Я-то успел спрятаться в рукотворный кокон из сукна от немецкой шинели и подкладки из совецкой ваты, а убитой не во что было прятаться? Могло и так быть, ко дню освобождения оккупированные пришли не одетые, а с прикрытыми кое-чем телами.
– Война производит покойников, а остальное потребляет. Потребляет, потому-то трёпаный событиями трёх последних дней малый, слушая плач пустым, как и желудок, сознанием.
– В позапрошлую ночь "большого огня" легко отделался. У женщины, потерявшей сестру, не было мыслей, остались слёзы, слёзы прекращаются с началом работы мозга. Только женщинам дозволено плакать над погибшими.
– Может, тогдашнее сознание женщины наполнить нынешними мыслями? Обвинений в сочинительстве не будет?
– Будет. Обязательно. И что с того? Чем наполнять повесть? И кая разница погибшей, кто оказал милость небес и остановил течение жизни? "Чужие", "свои"?
– Смерть и есть милость, как ни живи всё едино умирать. В этом и кроется прелесть жизни.
Работа изделия оборонной промышленности страны советов (бомба) вызывало удивление, страх и уважение: большая воронка по центру улицы, развороченная водопроводная труба , уложенная в прежние времена на глубине ниже границы промерзания грунта в данной местности, то есть на два метра без двадцати сантиметров, убитая осколком женщина в соседнем доме и разрушенная печь во временном приюте. Работа не менее ста двадцати процентов, а не потащи мать выводок в каменоломни - кирпичи улеглись не на пустую кровать, а на наши головы, подняв производительность взрывного устройства до ста пятидесяти процентов.
Сейчас набиваю строки по принуждению, а тогда плохо думать о родной и любимой авиации не имел права. Принимал и запоминал происходящее, но судить действия взрослых дядей семилетним, пусть и "ушлым" мальчикам не дозволено.
– Жил, чтобы в финале отыграться за прошлое? Дозволено, возрастом сравнялся с тогдашними дядями, а иных и обошёл.
– Да здравствует блаженное время неведения!
– светило утреннее солнце, улица будто вымерла, и только плач женщины в соседнем доме напоминал живым: "ещё не все убиты".