Прохожий
Шрифт:
В телефоне послышался отрывистый, несколько деланный смех.
– Знаешь, что Леонид сказал там, в зале, когда держал руки у меня на голове? – Горбылев заговорил почти шепотом. – Напугал страшно. Он сказал: «Я вижу смерть, я всегда вижу смерть».
Глава 2
Букет был огромен и ярок, под стать раскаянию скульптора. После безуспешной попытки засунуть цветы в кувшин, который тут же опрокидывался, Александра поставила их в ведро. Кухню мгновенно наполнил горький аромат белых лилий, свежайших, жестких, словно вырезанных из
Стас приободрился. Сидя за столом, он уминал бутерброды, пил кофе кружка за кружкой и рассуждал:
– Действительно, как она может меня выгнать, если я уже буду сидеть в комнате? Ни за что не выгонит. Это ты, Саша, хорошо придумала. А цветы она любит, я ей пару раз покупал. Но не помню какие. Один мой друг говорит, что женщины делятся всего на две категории: одним нравятся розы, другим лилии. Я на всякий случай купил и то, и другое.
– Какой у тебя мудрый друг. – Александра поднесла к губам кружку.
– Он кладбищенский сторож, – пояснил Стас. – Так что в цветах разбирается. Знаешь, работа непростая и устроиться туда нелегко! Мы на монтаже памятника познакомились, год назад. Я за установкой следил, а он надзирал, как бы чего не вышло.
– А что могло выйти? – заинтересовалась Александра.
– Там несколько свежих могил было в ряд, могли бюст влепить не туда, – пояснил Стас. – Это что! Валера мне рассказал, что если свежевырытые ямы расположены рядом, могут и гроб не туда сунуть. За покойниками глаз да глаз нужен.
Он стрельнул взглядом в сторону пакета с бутылками. Александра нахмурилась.
– Одну! – умоляюще прошептал Стас. – Мне ведь к Юлии идти.
Не встретив сопротивления, скульптор стыдливо извлек бутылку из пакета, вскрыл и налил половину стакана.
– За твою ангельскую доброту, – провозгласил он и залпом проглотил содержимое. – Так вот, Валера оказался интересным мужиком. Филфак МГУ бросил. Проводником в поезде «Москва – Владивосток» два года ездил – бросил. Успел жениться где-то в тайге, по пути. Жену…
– Бросил, – закончила художница.
– Ничего подобного, – возразил Стас, – привез ее в Москву, поселил у родителей. Его отца как раз парализовало, мать болеет, жена за ними ухаживает. Пора, значит, было осесть и за ум взяться. Знакомые устроили его на кладбище, по большому блату. Не смотрителем, конечно. Главный смотритель кладбища – большой человек, он деньги гребет в прямом смысле лопатой. А так взяли в команду. За порядком следить, вандалов гонять, сатанистов всяких. Не поверишь, чем занимаются прямо на могилах!
Стас снова потянулся к бутылке. На этот раз Александра перехватила ее и поставила на пол, у своей ноги.
– Ты мне зубы не заговаривай, – предупредила она сникшего скульптора. – Прямо сейчас умываешься и со всем имуществом идешь к Юлии Петровне. Даришь цветы, вымаливаешь прощение. Только про кладбище ей в связи с букетом не рассказывай, она женщина впечатлительная. Говори о чем-нибудь трогательном.
– Да понял, понял. – Стас растер ладонями покрасневшее лицо. – Я про кладбище
– Подхоронил? – сочувственно спросила художница.
– Да ты что, Саша? – изумленно взглянул Стас. – Сказано – запрещено! У них там мусоросжигатель есть, вот он котейку туда и сунул. Но с точки зрения старушки-то все в порядке. Наш мир – сплошная воля и представление, как доказал Шопенгауэр.
Упоминание имени Шопенгауэра служило верным признаком того, что скульптор переступил роковую черту, за которой может начаться очередной запой. Александра встала и собрала со стола посуду. Красноречиво обмахнула столешницу полотенцем. Стас тоже поднялся.
– Знаешь, мне мысль в голову пришла, – сообщил он, накидывая куртку. – Заверну-ка сперва к Валере. Может, он мне за зиму клиентов нашел. Я ведь вернулся гол как сокол, имею только на текущие расходы. Не могу же я сесть Юлии на шею после всего… А Валера мне уже кое-какие заказы подкидывал. Он же всегда в курсе, кого хоронят, какие планы у родни насчет памятника. Само собой, у главного смотрителя все схвачено и везде свои кадры. Приходится действовать в обход, потихоньку… И мне хорошо, и Валере приработок.
Художница послала старому приятелю самый гневный взгляд, на какой была способна.
– Мне твоя мысль не нравится вообще, – заявила она. – И Валера твой тоже. Я знаю, что будет. Опять исчезнешь. Все эти разговоры про заработки – только предлог. Не хочешь возвращаться к Юлии Петровне – иди и прямо скажи ей, что все кончено! Освободи ее! Жила она без тебя, проживет и дальше!
Стас извлек из кармана куртки телефон, несколько раз провел по экрану пальцем.
– Вот мой новый номер, кидаю тебе, – сказал он, не поднимая глаз от экрана. – А вот еще номер Валеры, на всякий случай. Ты права, Саша, до отвращения права. Я трус. Начать новую жизнь – это вовсе не значит уехать в Питер на всю зиму, потом вернуться и дрожать перед Марьей, унижаться перед Юлией. Кем я стал? Утешителем вдов. Кладбищенским Роденом. А кем я был?
Пряча телефон в карман, скульптор горько усмехнулся:
– Дело в том, что никем я и не был. Просто ползал в грязи в поисках пропитания. Как и ты, Саша, будь честна. Звони. Если не отвечу, то Валера на связи всегда. Я ему про тебя много рассказывал.
Забросив на плечо ремень дорожной сумки, подхватив звякнувший пакет с покупками, Стас обернулся на пороге:
– Знаешь, Шопенгауэр утверждал, что каждый человек в чем-то гениален. Просто люди боятся обнаружить в себе эту гениальность.